Угол покоя

Как прошло расставание с Огастой – бог весть. Я представляю себе два больших листа мушиной липучки, слипшихся клей с клеем, какие я в прошлом разъединял и вешал летом. Знаю, это с моей стороны непочтение к “двух душ союзу”, но ничего не могу поделать. Я твердо считаю, что Сюзан было лучше под опекой Оливера Уорда, заплатил он за поезд или не заплатил, чем под влиянием этой блистательно эстетствующей светской особы.

Расстояние, конечно, не было такой уж помехой союзу двух душ. Уже из Чикаго Сюзан отправила Огасте первую открытку, а задержка в Омахе дала ей возможность написать письмо на пяти страницах. Ни слова в нем про Оливера Уорда, никаких предвкушений и тревог в отношении Калифорнии. Эти корочки она не расчесывала, особенно когда ее уверенность пошатнулась.

Но некоторые пассажи я читаю как смутные предвестья ее будущего. Омаху она нашла “западной в худшем смысле слова. Там есть одно здание – Скотная биржа, – одетое в плед, моя милая: красные, белые и синие квадраты!” Ее удручали похожие друг на друга уродливые голые городки с жилищами из дерна, и, возможно, не без легкой дрожи предчувствия она описывала “одинокие маленькие кучки жилищ переселенцев, а вокруг них громадные однообразные просторы, миля за милей, они накатывают волнами, и сердце болит за женщин, которые там живут. Они стоят в дверях домишек, провожают глазами поезд и, может быть, ощущают безнадежность своего изгнания”.

7

Сегодня медицинский день. Эд повез меня в Невада-Сити в своем пикапе. Не то чтобы я и правда нуждался во врачебном осмотре. Я знаю о своем состоянии не меньше, чем этот перегруженный работой, ограниченно мыслящий врач общей практики. Мне и без него известно, что аспирин снимает боль, что помогают горячие ванны и что бурбон в умеренном количестве полезен для тела и души. Я езжу к нему раз в месяц ради галочки, чтобы было зафиксировано: я забочусь о себе. Чтобы Родман, когда будет скармливать факты компьютеру, знал, что я, пользуясь этим его перфокарточным жаргоном, медицински мотивирован. Мне это не так уж трудно, и это самое малое, что я могу сделать для его душевного покоя. Вся поездка занимает от силы час и дарит мне перемену обстановки. А сегодня вдобавок она подарила мне курьезную короткую встречу со школьным товарищем Элом Саттоном.

Эд оставил меня у врача и поехал в свою шинную мастерскую. Я сказал ему, что сам туда доберусь после осмотра. На то, чтобы согласиться с врачом, что до осени рентген не нужен, ушло минут двадцать, а затем я вкатился в лифт, спустился на первый этаж и примкнул к полуденным прохожим.

Это не тот Невада-Сити, что я знал мальчиком. Города как люди. У тех, что постарше, часто есть свой характер, а вот новые взаимозаменяемы. Невада-Сити – в процессе перехода от старого к новому. На крутых боковых улочках, идущих в гору, от многих домов с двускатными крышами и с балконами второго этажа веет стариной, и даже на главной улице нет-нет да встретится старое кирпичное здание с железными ставнями пятидесятых или шестидесятых годов прошлого века. Но по большей части это Главная Улица Где Угодно – декорация для сотен и сотен второразрядных фильмов, стробоскопический образ, пульсирующий, чтобы заверить нас на подсознательном уровне, что мы дома, хотя мы нигде. Все сигналы тут как тут, иные шрифтом, характерным для Золотой лихорадки: Шеврон, Дженерал Электрик, Электролюкс. Всевидящее око – эмблема IOOF[38]. Блюда выходного дня. Бензин That Good Gulf. Бургеры и стейки Рут.

Невада-Сити, который я помню, умер тихо, как и Грасс-Вэлли, когда закрылись кварцевые рудники. “Зодиак”, “Империя”, “Северная звезда”, “Айдахо-Мэриленд”, “Слиток”, “Спринг-Хилл” – все они остановили свои насосы (большей частью спроектированные моим дедушкой) и позволили воде подняться и затопить все эти мили глубинных выработок.

Мой отец, который был на руднике “Зодиак” администратором до самого конца, никуда не уехал и истлел вместе с двумя городками. Он не дожил до их частичного возрождения силами урбаноидов, которые в пятидесятые и шестидесятые скупили участки на поросших сосной холмах и наделали там панорамных окон. Меня в те годы упадка и обновления в этих краях не было, а когда я вернулся, то вернулся не в изменившиеся городки, а в почти не изменившийся дом бабушки и дедушки на уединенных двенадцати акрах. Мне не нравится, какими эти городки стали, особенно когда построили магистраль, и я сознательно перемещаюсь по ним на автопилоте, никуда не глядя. Люди передо мной расступаются, и, хотя они поворачивают головы поглядеть на уродца, к ним бы я, даже если б мог, голову не поворачивал. Родман, вероятно, сказал бы, что моя сосредоточенность на истории и неприязнь к нынешнему дню – тяжелый случай туннельного зрения. Вообще‑то перед каждой вылазкой в город я ощущаю некий слабый намек на предвкушение, но, как только оказываюсь там, мне не терпится обратно. Не люблю загазованность, не люблю толкучку на тротуарах и не ожидаю увидеть никого из знакомых.

И тут я едва не врезаюсь в Эла Саттона.