Угол покоя

Ответ Ады звучит невнятно. В отличие от Родмана, она знает, как идет звук вдоль голой лестницы, и, думаю, ей неловко высказываться о моем психическом здоровье так, что я слышу. Я знаю, какого она была мнения о моем отце. Такой угрюмый – она не раз мне это говорила. Часами просто сидел и смотрел неизвестно куда, мог встать, когда ты с ним разговариваешь, и молча выйти. Жил в каком‑то своем мире. И, как ему становилось хуже, скаредный тоже делался: прятал в холодильник всякие объедки, жил бы на этих объедках, если б она за ним не следила. Я не такой, правда же, Ада? Шутки отпускаю время от времени, ты ведь слышишь их? Выражаю тебе признательность за то, что ты для меня делаешь, правда же? Мой отец когда‑нибудь пропускал с тобой перед сном стаканчик? Сидел он когда‑нибудь с тобой и Эдом на веранде с пивом, когда по телевизору идет бейсбол?

– Отлично, – раздается голос Родмана. – Замечательно. Мы хотим, чтобы у него и дальше так шло, пока он справляется. Где он, наверху, в кабинете?

– Где ж ему еще быть, – говорит Ада. – За столом за своим все время. Вы бы поднялись бы к нему туда, ему полезно на минутку от книжки глаза оторвать. Я покричу, когда ланч будет готов.

Твердые шаги по тонкому белуджскому ковру, потом по дереву. Ему женские туфли на каблуке надо носить, да с набойками. Он что, в своем существовании сомневаться начнет, если перестанет себя слышать? Спрашивает, стоя у лестницы:

– Как этот лифт работает? В него пускают без билета?

– Станьте просто сюда и нажмите здесь, – говорит Ада. – Я все время езжу, он мне ноги бережет.

Звук движущегося лифта, большой смех едет в нем наверх. Щелчок остановки, твердые шаги по голым доскам.

– Папаша, ты здесь? Привет, папаша, это я, Род.

Я отталкиваюсь в кресле от письменного стола, за которым рассматривал стереоскопические виды Дедвуда 1870‑х, снятые Ф. Джеем Хейнзом[89], и поворачиваю кресло к двери.

– Родман! – говорю я. – Ну что за манера так тихо подкрадываться!

Непрошибаемый, ражий, бородатый, сияющий, идет ко мне, выставив вперед руку. Полегче, дубина, моя ладонь не выдержит… О господи.

Виновато разжимает тиски.

– Упс, прошу прощения. Очень больно?

– Нет, нет.

Как бы небрежно опускаю руку на подлокотник кресла. Чуть погодя кости сядут на свои места, особенно если улучу момент, когда он не смотрит, и слегка пошевелю пальцами.

– Как поживает университет? – спрашиваю. – Занятия окончены?

– Занятия окончены, оценки выставлены. Я чист и свободен. Как твоя книга подвигается?

– Она держит меня на плаву.

– Еще бы. Девяносто бабушкиных лет продержат тебя на плаву до двадцать первого века. Где она у тебя на сегодня?

– В Милтоне, штат Нью-Йорк. А дедушка в Дедвуде.

– В Дедвуде? Там, где лагерь был или поселок в диком месте? Дикий Билл Хикок, Бедовая Джейн[90] и все такое прочее?

– Родман, – говорю я, – ты же учил историю.

– Вечно ты меня критикуешь. Я не против истории, когда она интересная. – Улыбаясь, он наклоняется взглянуть на стереослайды, разложенные на столе. – Это Дедвуд? Похоже на киношные декорации.

– Да, частенько и правда похоже.

– Я и не знал, что твой дедушка в чем‑то таком участвовал. – Берет стереоскоп, вставляет картинку в щель, вынимает, вставляет другую. – Ну прямо киносъемки, точно. Все мужчины с оружием. Что‑нибудь с ним там захватывающее произошло?

– Он не стрелялся с Диким Биллом Хикоком, если ты это имеешь в виду.

Сдвигает окуляр на лоб, смотрит на меня иронически.

– Хорошо, папа, хорошо. Чем он там занимался?

– Рыл канал для ударной мельницы на руднике Хоумстейк. Слыхал про Хоумстейк – про рудник Джорджа Херста?

– Про Херста слыхал. Про Хоумстейк – нет.

– К тому времени, как я последний раз поинтересовался, он принес золота на полмиллиарда.

– И дедушка там прорыл канал для ударной мельницы, – говорит Родман. – Молодец дедушка.

Он бесит меня, как всегда. Ему ничто не интересно, если оно не громыхает так же, как он. Я говорю ему:

– Ты зимовал когда‑нибудь в палатке в Дакоте? Это, знаешь ли, довольно захватывающе само по себе. Ты видел, как Баффало Билл Коуди и капитан Джек Кроуфорд въезжают верхом на подмостки театра “Белла Юнион”, чтобы воссоздать легендарный эпизод, когда Баффало Билл в одиночку убил и скальпировал Желтую Руку – вождя племени оглала?

Он опять смотрит в окуляр.

– Настоящий Баффало Билл?

– Я не слыхал, чтобы были поддельные. К сожалению, головной убор из перьев у капитана Джека испугал его лошадь, и он прострелил себе ногу, после чего быстренько опустили занавес.

– То есть они разыгрывали спектакль с боевыми патронами?

– Запад, знаешь ли, не с холостыми строился, – иронически говорю я.

– Здорово, – говорит Родман. – Вот теперь интересно. Что еще?