Угрюм-река. Книга 1

– Эй, Петрович! – крикнул от костра бродяга. – Желаешь, расскажу всю историю своей жисти анафемской? Вот слушай, коли так. И поступил я, значит, на канал казенный. В глухой тайге, в болотине этот самый канал копали, чтоб две реки вместях соединить, шлюзы строили, плотины, сколь денег казенных зарыли в грязь! А я там в кузнецах существовал. А сам я убивец, беглый. А прозвище мое Филька Шкворень. Слышишь, нет?

– Слышу.

– Ну, так. Вот увидал меня самый главный начальник, анжинерский генерал, говорит мне: «Ну что, Шкворень, бросил пьянствовать?» – «Бросил, ваше превосходительство». – «Вот это хорошо, Шкворень, – говорит мне генерал, – мужик ты дельный, говорит, много лет тебя знаю. Бывало, целый год служишь, получишь кучу денег, поедешь в отпуск да все сразу и пропьешь. Потом опять вернешься, кланяешься: примите. А ведь труд твой каторжный, тяжелый… Какая глупость получается: год мучаешься, да день гуляешь… Срам!» – «Нет, ваше превосходительство, отвечаю, вот пятый год кончается, в рот капли не беру. Вот скоплю денег, уеду в город, мастерскую там открою». Ты слушаешь, Петрович, нет?

– Слушаю.

– Слушай. А верно, кончился пятый год моей треклятой жизни в болоте, в холоде, в тоске: шибко скучал по хорошему городу, по людишкам разным. И во всем себе укорот делал. Даже ежели, скажем, казенную водку выдавали о празднике, я не пил, а всегда свою бирку продавал другим, копил копейку. И накопилось у меня денег больше четырех тысяч. Вот ладно. Прибежал казенный пароход, через неделю назад уйдет. Получил я расчет, паспорт в зубы, сел на пароход, айда – в город. А до города боле тыщи верст. На вторые сутки пришли мы пароходом в село Кетское. Я на радостях выкушал косушечку в буфете, огурчиком закусил, ощо выпил, а на ощо-то ощо, а на ощо-то ощо-ощо. Ладно! Вылез я на верхнюю палубу, глядь: весь берег в девках, в бабах – любуются на пароход, им в диво. Народ, людишки, девки! Пять лет ничего такого не было. И закачался тут весь берег, избы, небеса, и сам я закачался. А душа во мне так и гудит, так и козырится, желательно ей до озорства дорваться, до черной похвальбы. «Эй, бабы, девки! – кричу. – Встречай Фильку Шкворня, шевелись!» – да на берег. Вот, ладно. Вышел на берег, шапку разорвал, деньги из нее вынул, шапку выбросил, все новенькие кредитки по пяти рублей. И вот, значит, я иду, земля подо мной трясется, в грудях приятность, а девки, стервы, с бабами за мной бегут справа-слева. А я, хошь верь, хошь нет, Прохор Петров, иду, как бордадым, прямо к кабаку, в левой, значит, руке папуша деньжищ ужата, а правой – хвать да хвать из пачки по пятерке да справа-слева расстилаю денежки, как карты в свои козыри сдаю. Ей-богу!.. Ну, девки, знамо, не зевают: «Ура! – орут. – Ура! Слава нашему хозяину Филиппу Самсонычу господину Шкворню!» До кабака дошел, все достальные деньги просадил. А как проспался на другой день, в петлю полез… Из петли вынули – в реку бросился, поймали; ножом в грудь ударил – неделю пролежал, оздоровел. Ты слышишь, Петрович?

– Слышу. Насыпь-ка чашечку еще.

Филька Шкворень подал чаю, снова у костра уселся, трубку закурил.

– Пять лет! И сразу в одночасье снова гол… И хоть бы какое удовольствие, а то – тьфу! А ведь что мечталось: город, дело, супругу заведу, человеком буду… Ох ты, ох!..

– Дурак, – сказал ему из-под полога Прохор и тоже закурил.

– Кругом дурак, по самое сидячье место, – согласился бродяга.

Прохор вылез из-под полога, стал запрягать лошадь. Бродяга расторопно помогал ему.

– Ну, так вот, дядя Шкворень. Золото принеси в контору…

– Сколько денег дашь?

– Сколько причтется. Наверное, тыщи три-четыре.

– Э-эх! – вздохнул бродяга, ударил по сердцу кулаком и замотал головой неодобрительно.

– Боишься?

– Боюсь. Загину. – Он вздохнул и, подойдя к Прохору, взял его за руку. – Пожалей меня, Прохор Петров. Возьми меня куда-нибудь к себе: притык для человека у тебя большой.

Прохор подумал, сел в шарабан, сказал:

– Денег я тебе всех не выдам. А понемногу буду выдавать.

– Благодарим, – радостным голосом ответил бродяга.

Прохор, помолчав, спросил:

– Что ж, много загубил на своем веку людишек?

– Людишек-то? – Филька Шкворень задвигал бровями, как бы припоминая. – Нет, не шибко много… десятка не наберется.

– За что?

– Кои по пьяной лавочке попались, кои против правды шли. Исправника пришил. Вот коли так, бери меня к себе. Дело твое крученое, склизкое, завсегда под смертью ходишь. Слух про тебя далеко идет. Я все повадки твои знаю. Пригожусь.

Прохор тронул вожжи, лошадь поворотила на дорогу и пошла.

Он обернулся и бездумно крикнул:

– Ладно! Приходи! Может, и впрямь пригодишься.

Собственный голос и смысл этих слов вывели Прохора из равновесия. Он почему-то вдруг увидал пристава, брюхатого, грубого, усы вразлет, пристав плыл рядом с Прохором, грозил ему перстом и похохатывал. А боком, прячась в заросли тайги, маячил бродяга Филька Шкворень. Он подмигивал Прохору и молча сверкал на пристава ножом. Лошадь пошла быстрей, плывущее видение осталось сзади. Прохор заскрипел зубами и громко кашлянул.

5