Угрюм-река. Книга 1

Пришелец рассказал Протасову о многом. Рабочее движение в столицах, на Урале и на юге крепнет. Были забастовки, кой-где были расстрелы. Деревня тоже ожидает земли и воли. От Государственной думы ничего не ждут: разговорчики да кукиши в кармане. При дворе завелся Гришка Распутин, сибирский мужичок, конокрад. Трон шатается. Царек Никола голову теряет. Словом, вот-вот революция. Да вы прочтете свеженькую литературу, сами убедитесь…

Протасов радостно улыбался, ерошил волосы, бегал по кабинету, без конца курил.

– Михайлов в Питере?

– В нем, в нем. На Путиловском.

– А вы когда обратно?

– Не тороплюсь. Сначала по вашим рабочим попутаюсь с недельку, потом на казенный завод махну, оттуда – по железнодорожным мастерским. У меня еще три явки. А к вам завтра Александр придет, вьюнош молодой. Он у техника Матвеева будет ночевать. Вручите вьюноше сему денег, сколько есть, он завтра же, и в обрат на Русь.

– Я имею передать денег четыре тыщи.

Был поздний вечер. Инженер Протасов провел странника в кухню, сказал кухарке:

– Попитайте отца Геннадия чем бог послал. А потом бросьте ему сенничок где-нибудь, хоть в ванной, что ли. Пусть ночует.

Протасов вернулся в кабинет, до вторых петухов просматривал доставленный пришельцем материал, написал выработанным, не своим почерком несколько писем для врученья Александру и лег спать.

Отец же Геннадий аппетитно кушал в кухне, поучая женщин от Священного Писания.

Эта встреча в квартире Протасова произошла совсем недавно. Отец Геннадий провел в резиденции около недели, очаровал своей святостью Нину Яковлевну, благочестивым странноприимством которой он пользовался трое суток, орал на Прохора Петровича, стуча в паркет посохом:

– Изверг ты, изверг!.. Не печешься ты о своих рабочих… Детьми своими ты их должен чувствовать… А что ты им даешь, чем кормишь, в каких лачугах содержишь?.. Арид ты! И нет тебе моего благословенья…

– А мне и не надо, – хладнокровно ответил Прохор и, чтобы не заводить при жене скандала, ушел.

В дальнейшем судьба странника такова. Он ходил по квартирам рабочих, по избам крестьян, проповедовал «слово божие», на чем свет стоит пушил заочно Прохора Петровича, намеками призывал рабочих к забастовке. Пристав, по приказу Прохора, схватил монаха, привел его к себе. Но отец Геннадий развел такое изустное благочестие, что Наденька не на шутку расчувствовалась, заплакала. Отца Геннадия отпустили с миром, пристав доложил Прохору, что на монаха был простой навет. Где теперь этот таинственный скиталец, инженер Протасов не знал, и нам неизвестно это.

Известно же нам вот что.

Однажды в субботу, поздним августовским вечером, инженер Протасов надел макинтош, сказал Анжелике:

– Я на заседание в контору. Вернусь поздно. Не ждите, ложитесь спать.

– Ужин прикажете оставить?

– Тарелку варенцу.

Было темно. Пьяные невидимками хлопали по лужам. Протасов, проплутав с версту, остановился у недоделанного сруба и начал время от времени помигивать в тьму карманным электрическим фонариком. Выкурил папироску, зажег вторую. Кто-то крадучись стал подходить к нему. Протасов трижды мигнул фонариком. Тогда уверенной походкой приблизился к Протасову вплотную человек и тихо спросил:

– Вы, ваше высокородие?

– Как вам не стыдно, Васильев, – так же тихо ответил Протасов. – Как не стыдно?!

– Виноват… Привычка-с… Пойдемте, товарищ Протасов. Шагайте за мной смелей… Я дорогу знаю.

Пошли, хватались за плетень, чтоб не упасть в лужи, дважды перелезали изгородь, пересекли врезавшийся в жилое место клин тайги, спустились в долину небольшой речонки, свернули в глубокий распадок-балку, где был большой, на сто человек, брошенный барак. Теперь жили в нем ужи да летучие мыши. Он изредка служил пристанищем «вольного университета» (по выражению техника Матвеева) для революционно настроенных рабочих. Место глухое, безопасное.

Андрей Андреич осторожно спустился в барак, погрузившись из тьмы в тьму: лишь слабый огонек мерцал. Прихода Протасова никто не уследил: тьма мерно дышала, тьма слушала, что говорит техник Матвеев.

– Таким образом, вы видите, товарищи, к чему привела забастовка девятьсот пятого года. Это первый этап, первый пожар русской революции. Когда придет второй и последний этап, покажет будущее. Однако надо думать, товарищи, что это наступит скоро.

Матвеев говорил негромко, медленно, делая паузы после каждой фразы, чтобы дать рабочим время вникнуть в значенье слов. Голова и лицо его чисто выбриты, он мешковат, толстощек, весь какой-то пухлый. Ему тридцать лет.

– Товарищ Матвеев! – раздался голос. – Ты в прошлый раз обещал побольше рассказать, как казнили первомартовцев. С чего, мол, началось и как… Очень интересно нам.

– Сейчас, – откликнулся техник Матвеев, плюнул на концы пальцев и снял со свечи нагар. – Значит, товарищи, было дело так…