Угрюм-река. Книга 1

Однажды вечером подъехал на линейке Громов и – прямо в лавку. Народу никого. Прохор, здороваясь с мягкотелой молодой вдовой, перетянул ее за руку через выручку, поласкал слегка, вдова из кокетства чуть-чуть куснула его щеку, он боднул головой, спросил:

– Дома сам-то?

– Так точно, дома. После обеда спит, – вздохнув, оправилась вдова. – Пойдемте.

Она передом по крутой внутренней лестнице наверх, он сзади – игриво подсаживал вдову ладонями.

– Папенька, да вставайте же!

Старик вскочил с кровати и, натыкаясь спросонья на мебель, радушно бросился к Прохору.

– Гость дорогой!

– Вот что… Завтра в Питер… Хочешь?

Господи!.. Да как же не хотеть? Надо ж старику встряхнуться. Да он в Питере больше двадцати лет не бывал. Да он… Эх, чего тут!.. Да ему там и лошадиные зубы на человечьи обменяют.

– Готов. Согласен. Прошенька! Прохор Петрович! – шамкал старик чуть не плача.

Прохор осмотрелся, горящая лампадка колыхала полумрак. Серебряные кованые ризы в киоте переливно трепетали. Натертый маслом пол блестел. Красная с просинью, брошенная наискосок, тканая дорожка. На бархатном стуле рыжий большой, с лисицу, кот. Скатерки по столам, накрахмаленные занавески, гитара на гвозде. Два чижа в двух клетках. Чистота, уют. Прохору понравилось. Сравнил эту горенку с собственным жилищем, где владычествовала Нина с своим прихотливым, тяготившим Прохора вкусом, и спокойствие его на мгновенье омрачилось. Уж очень сложна эта Нина, недотрога, заноза, ходячая мораль. Она гнетет Прохора; она, как фанатичная игуменья в монастыре, не дает распрямиться ему во весь свой рост.

Прохор в темной тоске выпустил через ноздри воздух. Да, он уверен, что был бы много счастливее вот с такой незатейливой, как брюква, толстомясой бабой.

– Просим вас присесть, – полной белой ручкой показала миловидная Анна Иннокентьевна на кресло.

Меж тем Иннокентий Филатыч, достав из миски с водой свою лошадиную челюсть, отвернулся в уголок и, страшно разинув рот, тужился втиснуть зубы куда надо.

Но Прохор что-то промямлил, нахлобучил картуз и широкоплече зашагал к выходу.

Конь, вздымая задом, рысисто подхватил его, понес, брови Прохора распрямились, в глазах блеснул соблазн: Питер, гульба, вольная жизнь вдали от этой чистоплюйки Нины.

Дома с докладами мистер Кук, освобожденный Матвеев, механик, два десятника и заведующий электростанцией.

– К черту доклады! С завтрашнего дня вступает в управление делами инженер Протасов.

На столе телеграмма тестя.

«Выезжаю Питер. Посовещаться с профессором от полноты. Буду ждать Мариинской гостинице. Целую тебя, Нину, внучку. Бабушка тоже кланяется. Дела благодаря Бога хороши. Яков Куприянов».

На следующее утро Нина дулась. Но все же, прощаясь, перекрестила Прохора, сказала:

– В разлуке не будь мальчишкой, будь мужем.

Иннокентий Филатыч с черным саквояжиком в руке, придерживая концами пальцев выпиравшие наружу зубы, почтительно улыбался, бормотал:

– Тоись будем, как два схимонаха инока.

Спустя полторы недели в резиденции «Громово» праздновалось открытие церковноприходской школы, выстроенной на средства Нины. Тридцать две девочки и семьдесят мальчишек составляли комплект учащихся. Девочки в ситцевых темных платьях с белыми, как у институток, пелеринами, мальчишки в казинетовых штанах и куртках – все новое, только что надетое, хрустит и пахнет краской. Нина рекомендовала детям форму беречь, приходить в ней только в училище. Ребята– пальцы в рот – слушали ее улыбчиво, смелые сказали:

– Ладно, Нина Яковлевна, барыня, будь благонадежна, как придем домой, так и поснимаем.

Быстроглазая Катька, любимица Нины, хвасталась среди подруг:

– Я барыни не боюсь, я только барина боюсь, буки. Когда барина нет, я по комнатам бегаю с Верочкой ихней. Моя мамка в куфарках у них. Мы вчерась господские пироги ели. Меня рвало, объелась потому што…

Все собрались в просторном зале школы. Среди почетных лиц – все начальство, даже мистер Кук. Отсутствовал лишь инженер Протасов, – прислал Нине записку: болен. Илья Петрович Сохатых, страстный любитель всяческих торжеств, пришел на молебен один из первых. Он в накрахмаленной сорочке, во фрачной паре и, несмотря на август месяц, в длинных охотничьих валенках. Он расшаркался перед хозяйкой, браво щелкнув по-военному каблук в каблук, первый подал ей руку и, показывая на теплые свои сапожищи, болезненным тенорком сказал:

– Извините. Сильнейший ревматизм. Пардон!

Нина с интересом окинула взглядом потешную его с жирненьким брюшком фигуру, крепко закусила губы и весь молебен мысленно прохохотала. Рыжеватые завитые кудри франта ниспадали на покатые плечи, где по черному сукну залег неряшливый слой перхоти. Никем заранее не предупрежденный о молебне, он с утра наелся чесноку, – от него пахло, как от вареной колбасы. Ставший было сзади него мистер Кук наморщил нос, пожевал губами и с брезгливым чувством отпрянул прочь.