Угрюм-река. Книга 1

– Значит, вы за революцию? – насторожился Парчевский.

– Позвольте на это вам не ответить. Я могу с революционными идеями соглашаться и не соглашаться. Но мне понятна психология людей, ожидающих политическую катастрофу.

– Я вас понял, – с каким-то неприятным, скрытым смыслом произнес Владислав Парчевский.

В тот же день он отправил дяде-губернатору письмо. Описывая открытие школы, общие порядки на предприятиях Прохора Петровича, он дал меткую характеристику Протасова, священника, Кука, а также служащих из ссыльнополитических и выразил удивление, что до сих пор здесь нет правильного политического надзора во главе с жандармским офицером.

Нина Яковлевна совместно с отцом Александром, Кэтти и учителем Трубиным в послеобеденное время занялись выработкой программы школьного преподавания. Совещание педагогов длилось до глубокого вечера…

А вечером вся троица, вместе с Яковом Назарычем, поехала на лихачах в баню – выгонять винные пары. Они дали друг другу крепкий обет до случая бросить пьянство. Недельку положат на дела, а там… видно будет.

Все трое зверски хлестались вениками, а после бани так же зверски напились в каком-то извозчичьем трактире. Старик опять перестал узнавать людей.

Утром Прохор отвез его к психиатру. Тот подробно расспросил шамкающего Иннокентия Филатыча о симптомах болезни, сделал экскурс в биографию его предков, забирая вглубь до седьмого поколения, покачал головой, помычал, сказал:

– Защурьтесь. – Потом нажал оба глаза большими пальцами. – Поверните глазные яблоки влево. Что видите?

– То ли хвостики виляют, то ли змейки плавают.

– Какого цвета?

– Беленькие будто…

– А желтых нет?

– Бог миловал!

– Ну это еще полбеды. Не пейте водки. Вот микстура. Когда ляжете в кровать, можете выпить две рюмки коньяку. Так? Так. Через неделю покажитесь.

В гостинице их ждал обер-кондуктор Храпов. За оскорбленье действием он запросил с обидчика три тысячи, иначе – в суд. Иннокентий же Филатыч предложил ему сто рублей. Храпов грозно повел усами и ушел.

Он стал делать надоедливые визиты ежедневно, то рано утром, то поздно вечером. Его нос облеплен пластырем и забинтован. На второй же день, продолжая запугивать свою жертву, он все-таки сбавил плату до двух тысяч восьмисот, Иннокентий же Филатыч посулил ему сто двадцать. На третий день, раскусив, что сибиряки народ богатый, обер-кондуктор крепко был уверен, что свое возьмет, лишь надо умеючи подойти к купцу. И вот, сложив руки на груди, он униженно молил:

– Ваше степенство, господин коммерсант! Примите во внимание мой нос и мою комплекцию. Ведь по усам да по осанке я не меньше, как генерал. Ведь я верой и правдой его величеству тридцать третий год служу. И вдруг такое оскорбление – фальшивыми зубами прямо в нос! За что безвинно страдаю? Пожалейте, ваша милость! У меня жена, дети, теща сухорукая. Будьте милосердны! Я недорого прошу с вас, поверьте совести, недорого. Да другой нахал содрал бы с вас пять тысяч. Клянусь вам честью! А я сегодня хочу спросить с вас две тысячи шестьсот рубликов. Недорого-с, поверьте. Это вас не разорит…

– Сто сорок пять. И больше никаких.

– Что вы, что вы… У моего двоюродного брата страшная грыжа, неизлечимая, деньгами помогать приходится… Будьте милосердны! Ну, так и быть, две с половиной тыщи.

– Полтораста целковых, и больше ни гроша. Эка штука – нос?! Да дорого ли он стоит? Да за две-то с половиной тыщи я тебе свою башку дам напрочь отгрызть. На, на, грызи.

– В таком разе до свиданья, ваша честь. До приятного свиданьица у мирового.

Вскоре старик был вызван в суд. Прохор выписал на две с половиной тысячи чек.

– Вот. Ткни тому сукину сыну в пасть, раз тебе своих денег жаль.

– Прошенька, голубчик!.. Спаситель мой, – шамкал обрадованный старец, обнимая благодетеля.

Вечером Прохор Петрович получил от старика письмо.