Угрюм-река

— Ах, нет, — сказала Нина, отирая рот платком. — Это в наш сад ворвалась пьяная ватага спиртоносов. С ними — безносый Тузик. Они мстят нам за то, что стражники преследуют незаконную торговлю спиртом.

Священник сообщил о смерти в селе Медведеве отца Ипата:

— Второй удар, за ним третий, и… душа праведника отлетела в страны неизреченные.

Потом завязался словесный бой священника с Протасовым. Бой был в полном разгаре.

— …ничуть нет. Напротив… — кончал свои возражения Протасов. — Социализм стремится темные силы природы сделать, так сказать, сознательными, справедливыми, а борьбу за существование обратить в братство народов. Отсюда, при некоторой доле фантазии, нетрудно вообразить, Александр Кузьмич, будущее устройство социального государства…

— Мне совсем не улыбается быть в вашем будущем строе фортепианной клавишей, чтоб меня тыкали пальцем и разыгрывали на мне собачий вальс, — засунув руки в рукава рясы, возбужденно вышагивал взад-вперед отец Александр. — Да я, может быть, вашего вальса не желаю, я, может быть, «Дубинушку» хочу петь. Я, может быть, молчать хочу.

— Да, да, — поддержала Нина священника.

— Вы и не будете клавишей, — спокойно возразил ему Протасов. — Вы будете колесом колоссального механизма, великого коллектива людей, может быть, самым полезным колесом.

— Да, да, — поддержала Нина и Протасова.

— А если я не хочу быть никаким колесом, даже и полезным? — капризно повернулся к Протасову священник. — Отчего вы желаете засадить меня за какую-то золотую решетку благоразумного благополучия? Но позвольте, в самом деле, мне остаться хоть птицей, хоть грачом и вить свое гнездо на том дереве, на котором я хочу, и в той местности, которую я облюбовал с высоты полета. Или вы и на природу, во всяких ее проявлениях, желаете посягнуть? Скажите, могу быть грачом, могу я хотеть?

— Вы начинаете говорить по Достоевскому, и притом в период его наивысшей реакционной настроенности, — раздражаясь, старался уколоть священника Протасов. — Ваше возражение есть философский плагиат.

— Может быть, может быть. Но раз я принял мысли Достоевского, они этим самым становятся моими мыслями. Ну да, по Достоевскому. Но ведь Достоевский — Монблан, мировая гора, которую не обойдешь. О ваши же кочки можно только спотыкаться. А к Монблану подойдешь, ахнешь и обязательно задерешь вверх голову… Обязательно — вверх! Хочешь — лезь на гору, чтоб увидать горизонты. Хочешь — обходи болотом, спотыкайся о кочки современности.

— Ну-с, ну-с? — сбросил пенсне Протасов и сломал три спички, закуривая папиросу. — Но имейте в виду, милостивый государь (священник поморщился), что во время геологических переворотов ваш Монблан может кувырнуться вверх тормашками, и где он стоял, там будет озеро, болото. А вчерашнее болото может внезапно стать новым Монбланом (Нина, таясь от глаз священника, поощрительно улыбнулась Протасову). А мы как раз подходим к тому времени, когда должны наступить в пластах человечества грандиознейшие перевороты духа. Тогда все ценности будут переоценены и теперешняя ваша правда погрузится в трясину невозвратного. — Протасов поднялся и стал бегать, то и дело выкидывая вверх руки с поднятым пальцем. — Тогда встанут новые горы, откроются новые горизонты, широчайшие, невиданные!

— А если я не хочу этих ваших новых геологических переворотов? — сердитым голосом, но с деланной улыбкой в ожесточившихся глазах воскликнул священник, остановился и, приподнявшись на цыпочках, крепко стукнул каблуками в пол. — Если я не желаю переворотов?

— Отойдите к сторонке, чтоб вас не задавило…

— А если я не хочу отходить? — И священник, еще больше укрепившись на полу, упрямо расставил ноги. — Могу я хотеть или нет? Вы мне не ответили…

— Если ваше хотенье не идет вразрез с интересами масс, оно законно. — Протасов быстро подошел к вазе и бросил в рот шоколадку.

— Ха, масс!.. А что такое масса? — подошел к вазе и священник и тоже бросил в рот шоколадку, но она, застряв в усах, упала. — Масса всегда идет туда, куда ее ведут. — Отец Александр поднял шоколадку, дунул на нее и положил в рот. — У массы всегда вожди: сначала варяги — Рюрик, Трувор, потом доморощенные Иваны. (Протасов сердито сел, схватился за правый бок и болезненно скривил губы; новый, приехавший из столицы врач-психиатр затягивался сигарой; Нину бросало то в жар, то в холод.) Думает гений — осуществляют муравьи. Я гения противопоставляю массе, личность — толпе. Меня интересует вопрос: куда бы человечество пришло, если б у него не было своих Колумбов?

Священник тоже сел и нервно стал набивать себе ноздри табаком.

— Человечество обязательно придет туда, куда его зовет инстинкт свободы, — усталым голосом ответил Протасов. — Оно родит своих кровных гениев, придет через упорную борьбу к раскрепощению — физическому и нравственному. Оно придет к своему собственному счастью.

— А что… а… а… а что такое счастье? — весь сморщившись, чтобы чихнуть, и не чихнув, спросил священник.

Протасов потер лоб, ответил:

— Пожалуй, счастье есть равновесие разумных желаний и возможности их удовлетворения.