Уильям Шекспир. Человек на фоне культуры и литературы

Хотя характеры персонажей лишь бегло (и не слишком тонко) намечены, даже этих набросков достаточно, чтобы заметить, что друзья-соперники Валентин и Протей – антиподы. Валентин близок к идеалу – благороден, отважен и постоянен как в дружбе, так и в любви. Протей – его противоположность; он полностью оправдывает свое имя[133] и всю пьесу мечется между любовью и дружбой, между двумя красавицами, между благородством и подлостью. Удивительно, что Шекспир, в других пьесах нетерпимый и к менее серьезным недостаткам своих персонажей, в финале «Двух веронцев» добродушно прощает Протея, который изменил своей возлюбленной, предал своего друга и пытался завоевать его невесту, а не добившись успеха, готов был добиваться взаимности силой. В дальнейшем Шекспир уже не будет так снисходителен к своим героям: к такому набору провинностей в его зрелых произведениях будет прилагаться статус злодея[134].

Неуклюжие сюжетные повороты (вроде незапланированного общего сбора персонажей в лесу или стремительной и неправдоподобной разбойничьей «карьеры» изгнанного Валентина), нелогичность поступков героев[135] и противоречивость их характеров создают впечатление, что Шекспир работал над текстом вполсилы, уделяя ему время наряду с каким-то другим сочинением (по датам это могла быть трилогия «Генрих VI» или какая-то из ранних трагедий) или скорее по остаточному принципу. Однако молодой драматург не позволял себе разбрасываться находками или идеями, как будто уже в начале карьеры рассчитывал силы для долгого, плодотворного, но временами изматывающего творческого пути. Практически сразу после написания «Двух веронцев» Шекспир, как рачительный хозяин, принимается за ревизию использованных в пьесе, но не раскрывших свой потенциал приемов, мотивов и образов. В одной из его поздних работ, «проблемной комедии» «Конец – делу венец», драматург использует очень сходную фабулу – героиня (Елена) влюблена в Бертрама, который не отвечает ей взаимностью и, презрев навязанные ему брачные обязательства, уезжает в другую страну и начинает там соблазнять местную девушку. Елена следует за мужем и пытается завоевать его любовь. В этой комедии мотив переодевания (девушки в юношу) превращается в мотив подмены (Елена подстраивает свидание Бертрама и его новой пассии, чтобы вместо нее взойти на ложе страсти неузнанной). Развязка в обеих комедиях требует вмешательства высших инстанций – представителей власти (герцог в «Двух веронцах» и король в «Конец – делу венец»), поэтому в обоих случаях раскаяние изменника выглядит откровенно наигранным и вынужденным, неискренним.

В «Двух веронцах» Шекспир впервые прибегает к такому способу организации системы персонажей, которую не назовешь иначе, чем любовной геометрией: из своих героев и героинь он составляет любовные треугольники, которые с беспечностью играющего ребенка превращает в другие фигуры, соединяя и разлучая пары, добавляя в них соперников и соперниц. После «Двух веронцев» он использует аналогичную схему в «Сне в летнюю ночь», где две пары влюбленных «перемешиваются» по воле случая и прихоти игривых божеств, а в «Двенадцатой ночи» любовный четырехугольник усложняется переодеванием Виолы и добавлением в отношения героев гендерной путаницы (Оливия думает, что влюблена в юношу, тогда как перед ней Виола в пажеском костюме). Мотив перемены платья тоже впервые появляется у Шекспира именно в «Двух веронцах» (если не считать мужской наряд Жанны Д’Арк), чтобы потом благополучно «кочевать» по другим его комедиям.

Критики часто упрекают Шекспира за неточность деталей в этой ранней пьесе. Действительно, хронотоп «Двух веронцев» сконструирован Шекспиром с большой небрежностью, и в то же время с некоторым «запасом», заделом на будущее. В частности, топос леса, одновременно обещающего укрытие и таящего опасности, появляется здесь не очень оправданно, зато пригождается Шекспиру в других его пьесах[136]. Вырастающий, как в сказке, сразу за стенами Милана и принимающий изгнанного Валентина, этот лес явственно демонстрирует не средиземноморский, а вполне британский характер – не случайно один из разбойников почти фамильярно упоминает Робин Гуда.