Уильям Шекспир. Человек на фоне культуры и литературы

Первые три комедии Шекспира, независимо от порядка их написания, интересны прежде всего как страница его творческой эволюции и свидетельство жанровых и тематических поисков молодого сочинителя. Все эти пьесы демонстрируют попытки Шекспира найти свой путь в драматургии, преодолевая ученическую незрелость, несамостоятельность, хотя бы и посредством не слишком удачных экспериментов. Ранние комедии, которые критики часто обходят недоуменным молчанием – как свидетельство неудач блистательного автора, – были ему все же необходимы, чтобы «набить руку» и найти контакт с требовательной столичной публикой, которую не заманишь в театр одними фарсовыми перебранками слуг или воздыханиями томных влюбленных на манер итальянских комедий. Шекспир интуитивно нащупал свой «рецепт» удачной комедии, который продолжал совершенствовать еще несколько лет[158]. В него входили добротный литературный источник, хорошо поддающийся переработке, обилие каламбуров самого разного уровня – от изысканных «ученых» острот до оговорок неотесанных простолюдинов, – набор шутов всех видов и присутствие неизменной романтической линии, которая превращала самый грубый фарс в утонченную лирическую комедию.

6. «Твои стихи текут, волнуя чувства» [159]

Бурный взлет шекспировской карьеры, подаривший елизаветинским зрителям не менее пяти свежих и оригинальных, пусть и не всегда «отшлифованных» пьес, был прерван весьма печальными обстоятельствами, которые еще не раз будут нарушать творческие и личные планы драматурга. В 1592 году в Лондон пришла очередная эпидемия чумы, своими масштабами превосходившая недавние вспышки. Театры оказались закрыты почти на два года, актеры разъехались по вынужденным гастролям или просто остались без работы. Но Шекспир был очень деятельным (и, вероятно, оптимистичным человеком), потому что моментально нашел новое русло для своей творческой энергии: он временно переквалифицировался в лирика. Современному читателю непросто уловить разницу, но в елизаветинскую эпоху человек, сочинявший для сцены, не считался поэтом, даже если он писал драмы в стихотворной форме.

Впрочем, стихотворцев, не задействованных в театре, в ренессансной Англии тоже хватало: как и театр, лирическая поэзия переживала время расцвета, невиданного до тех пор. Еще при Генрихе VIII, который покровительствовал поэтам и сам слыл не лишенным таланта сочинителем[160], небосклон английской литературы озарился целым созвездием талантливых поэтов. Самыми яркими светилами в этой плеяде были Томас Уайетт (1503–1542) и Генри Говард, граф Сарри (1517–1547). Первый из них способствовал проникновению в английскую литературу такого популярного жанра, как сонет, второй превратил итальянскую версию сонета в английскую, изменив схему рифмовки и композицию стихотворения.

История сонета в западноевропейской литературе динамична и полна знаменитых имен и драматичных поворотов. Возникнув на заре эпохи Возрождения в Сицилии, этот жанр стремительно распространился в Италии, став своего рода визитной карточкой как болонской поэтической школы, так и «сладостного нового стиля» – течения во флорентийской литературе, к которому принадлежал молодой Данте.

История любви Данте к Беатриче послужила основой для новаторской по своей форме книги «Новая жизнь», в которой автобиографическая проза перемежалась стихотворными вставками. Рано умершая возлюбленная стала для поэта путеводной звездой во мраке отчаяния и духовного ослепления, окутавшем Данте после поражения его партии в гражданской войне и изгнания из Флоренции. Нагруженные средневековым аллегоризмом и теологическими метафорами сонеты Данте повествовали о его многотрудной и полной испытаний платонической любви к Беатриче, ведущей его дорогой страданий к очищению и духовному совершенству.

Образ недоступной возлюбленной и неразделенной любовной страсти был унаследован другим знаменитым итальянцем, Франческо Петраркой, творчество которого возвещает наступление Ренессанса. Объект его страсти, прекрасная Лаура, был так же недосягаем для Петрарки, имевшего духовный сан, как Беатриче для Данте, однако его стихи показались его читателям более понятными и открытыми для истолкования и подражания. Слава Петрарки стремительно росла, и к XV веку сонеты, посвященные неприступным возлюбленным и мукам неразделенной страсти, создавались в большом количестве на французском, испанском, португальском и даже немецком языках, не говоря о родном языке поэта. С его подачи в европейской поэзии прочно закрепился «канон» внешнего облика воспеваемой красавицы: она представлялась неизменно златокудрой, белокожей, с зелеными или голубыми глазами (в зависимости от того, какой самоцвет возбуждал в поэте эстетическую реакцию[161]) и румянцем, способным устыдить дамасскую розу. Англичане значительно отставали от своих континентальных соседей в плане литературного развития, поэтому волна петраркизма целых полтора столетия омывала континент, минуя туманный Альбион.