Uilyams Diokletian-Restavrator-Rimskoy-imperii.633425 - Неизвестный

Эта мера имела некоторый успех. Было несколько арестов и еще меньше казней, да и те — только как результат упорного отказа подчиниться закону.Значительное число христиан, сетует Евсевий, пошло на компромисс с государством и вернуло свои права. Другие затаились. Но и целом церковная организация стояла прочно. Внутри нее возникали разногласия, которым предстояло перерасти в ожесточенный конфликт относительно того, в какой момент компромисс с законом перерастал а отступничество. Принести жертву, разумеется, было равносильно отречься от спасения. Но следует ли напрямую отказываться передавать властям церковную утварь или священные книги, тем самым нарушая uikoh и навлекая на себя кару? Подобные сомнения можно увидеть и диалоге между префектом города Цирта в Северной Африке и Павлом, местным епископом. Иподиаконы отдают утварь и прочую собственность церкви, включая значительное количество мужской и женской одежды, но пытаются увильнуть, когда дело доходит до томов Писания. Катуллин, иподиакон, отдает один огромный том.

Префект: Почему ты отдаешь только одну книгу? Отдайте все, что у вас есть.

Маркуклий и Катуллин: У нас нет больше ничего, ведь мы иподиаконы. Книги у начетчиков.

Префект: Тогда покажите мне их.

М и К: Мы не знаем, где они живут.

Префект: В таком случае назовите их имена.

М и К: Мы не предатели! Мы перед тобой — прикажи нас казнить! Префект: Арестовать их!

Однако они все же назвали имя одного начетчика, потому что префект отправился в дом Евгения, который отдал ему четыре книги. После этого сопротивление иссякло, и причетники Эдузий и Юний показали префекту жилища еще шестерых начетчиков. Четверо из них отдали книги без возражений. Один отсутствовал, но его жена принесла книги, и префект послал раба обыскать дом, чтобы проверить, не осталось ли там что-нибудь еще. Последний начетчик заявил, что книг у него нет, и префект просто занес его слова в донесение.¹²

Как и раньше, умеренные христиане столкнулись с экстремистами в споре, который расколол церковь на многие века. В большей части восточных провинций сдача сосудов и книг считалась допустимой. Епископ Рима Марцеллин отдал римлянам Писание. Менсурий, епископ Карфагенский, подчинился требованию остановить службы и умиротворил снисходительных представителей власти, отдав им еретические книги. (Один епископ вместо Писания отдал медицинские трактаты.) Но в Нумидии подобное поведение считалось настоящим отступничеством: очевидным долгом христианина было оказывать неповиновение закону и встретить смерть — даже сдача ничего не стоящих книг расценивалась как трусливая уловка. Все, что стояло ниже прямого вызова властям, было предательством героических поборников Христа, которые уже завоевали себе мученический венец. Соглашатели были заклеймены как traditores (сдавшиеся).¹³

Спустя несколько месяцев после выхода эдикта никомедийские христиане (как полагали их враги) нанесли ответный удар. В императорском дворце в Никомедии случился сильный пожар, причем не единожды, а дважды за полмесяца; сгорела даже опочивальня Диоклетиана. Лактанций, без всякого правдоподобия, винит в поджоге агентов Галерия, который хотел принудить Диоклетиана к более суровым мерам. (Галерию понадобилась бы немалая ловкость, чтобы обмануть Диоклетиана в его собственном городе и дворце, где было намного больше его слуг и агентов; а если бы обман вскрылся, это могло бы обойтись ему слишком дорого.) Много лет спустя Константин, который утверждает, что был свидетелем тех событий, заявил, что второй пожар был вызван молнией, посланной Богом для устрашения Диоклетиана, Подозрение, естественно, пало на христиан. Диоклетиан, изрядно разозленный и намеренный сокрушить любое сопротивление, начал мрачное расследование с целью найти поджигателей. Галерий, согласно рассказам, демонстративно покинул Никомедию, заявляя, что не желает быть изжаренным заживо.¹⁴

Пожары привели к первому усилению гонений; полилась кровь. До сих пор Диоклетиан хотел удержать репрессии в определенных рамках, под контролем закона, и постепенно вбить клин между христианскими фанатиками и теми, кто, как он надеялся, образует более уступчивое большинство. Теперь же он стал все больше разворачиваться в сторону насильственного усмирения. Разумеется, именно этого хотели многие: это было долгожданное богоборчество, неограниченная война до победного конца между богами Рима и богом христиан. С другой стороны, ревностные христиане явно видели приближение Дня битвы, Армагеддона, после которого, после неисчислимых бедствий придет Царствие Христа. Лактанций, с явной ноткой христианского садизма, черпающего наслаждение в фантазиях о страданиях врагов, самодовольно предсказывает, что в этих великих потрясениях сгинет девять десятых человечества и даже из почитателей истинного Бога выживет лишь треть.¹⁵