Уймись

Странные позы скульптур, лики и вакханальные чьи-то деяния не особо его интересовали. Кое-что он вспоминал из посещения этого музея пятилетней давности, когда был занят другими мыслями. Теперь же возникли те самые вибрации, которые он знал с некоторых пор и которые охватывали его порывом настоящего наслаждения. Это был восторженный трепет при ощущении прекрасного, идиллическое чувство неповторимости мира и отдельных его милых составляющих. Он обнаружил бесподобную картину, но не запомнил, где она находится.

Вот за гобеленами аккуратный ряд портретов. И уже виденная не раз витрина. И угловая кушетка с изголовьем из дорогого резного дерева. Но где же она, где?

Залы и люди слились воедино, в них было мало разнообразия. Как-то бестолково распределялись экскурсии, а неистовые любители прекрасного непременно намеревались примкнуть к одной и к другой сразу. Забубнили голоса рассказчиц вперемешку с воркующими дальними переговорами групп. Он уже летел, ускоряя шаг, точно боялся не успеть обойти все помещения до закрытия. И поначалу опять прошел мимо, уловив боковым зрением только признаки искомого. Но вдруг замер, повернувшись, и, не отводя взгляд от картины, так и остался на месте, рассматривая ее долгое время под углом…

Это было бесподобно, восхитительно! Тонкая фигура в лучах света была выписана безупречно, но девушка и не нуждалась в подчеркивании прелестей ее данных. В картине присутствовало настроение, именно оно было главным действующим лицом. Изумительный стан балерины, замершей во время исполнения виртуозного танца, так точно передавал ее движение, ее легкость, грацию, порхание, что казалось, из маленького кусочка пространства на вас лучится вся энергия ее вдохновения, вся та безудержная пылкость характера, с какой она вышла на сцену, чтобы исполнить лучшую в ее жизни партию. И те тысячи глаз, которые были устремлены на нее откуда-то извне, непременно тоже присутствовали в кадре, на холсте, как свидетели ее феерического па, добавляя к ощущению красоты безумный в ее случае ажиотаж.

Он будто обомлел, стоя на галерке. Мимо проплывали затылки, а он смотрел сквозь них, сквозь время и пространство, в ту волнующую даль, улавливая музыку и такты, окунаясь в атмосферу небесного торжества, возбуждая в себе неуемное чувство восторга и наслаждения.

Он приблизился к ней. Постоял еще несколько минут напротив. Покрутился по залу и опять вернулся к картине. Удивительно: как он не замечал ее раньше? Проходил мимо, о чем-то думал, но она ведь висела здесь давно, он почему-то был уверен в этом, и ему ни разу не доводилось испытать ничего подобного. Наверное, каждому виду потрясений нужно свое время. Но как тогда мимолетны наши чувства, если одно и то же прекрасное действует в разные периоды по-разному!

Их нужно непременно оставить в памяти, сохранить. С этой мыслью он уже вышел на улицу.

Он понял, что не видел больше ничего существенного. Он пробыл там еще некоторое время, куда-то заглядывал, но, окончательно созрев, ринулся домой, наспех одевшись в гардеробе и выжидая теперь подходящий автобус на остановке.

Вокруг была толкотня, она его как-то сразу подмяла. Он боялся теперь растерять то настроение, которым проникся в храме искусств, с недовольством ощущая рядом посторонних. Но его ничто уже не могло остановить, вдохновение нарастало.

Какой-то музыкой прекрасной
Затронув слух издалека…

Однако вместе с тем нарастало и напряжение. Автобус долго не приходил. Ему-то наплевать, он был занят своими мыслями, а вот народ, видно было, волновался. В плохую погоду статичные позы особенно утомляют. Он отошел в сторону.

В голове уже вертелись какие-то строки. Поминутно порываясь уйти, он останавливался, напрягая память, силясь найти подходящие слова, и всякий раз ему не хватало самой малости, чтобы утвердить ровную и красивую стихотворную строфу. Являлось что-то прозаическое, а ему хотелось возвышенного, но в то же время легкого и не такого занудливого, как в старомодных салонных виршах.

В автобусе было тесно, он вынужденно придвинулся к пожилому толстяку, одновременно освобождая место с другого боку, чтобы его не долбила по ногам чья-то жесткая сумка. Атмосфера хамства и убогости его всегда угнетала. Как правило, он не видел кругом ничего хорошего, а шумиху и радость большей частью воспринимал как неестественные проявления чувств.

В толпе больных, простуженных людей
Мне предстоит однажды раствориться.
Я вижу их теперь пустые лица,
Без гордости, без счастья и затей.

Наверное, у него была такая же скучная физиономия. Уж лучше скучать где-нибудь подальше, в одиночестве.