Уинстон Черчилль

Сталин после испрошенного им десятиминутного перерыва сказал: “Если для Великобритании вопрос о Польше является вопросом чести, то для России этот вопрос не только чести, но и вопрос безопасности… В течение последних тридцати лет Германия дважды пересекала этот коридор вследствие того, что Польша была слаба. В русских интересах, как и в польских интересах иметь сильную Польшу, мощную и имеющую возможность собственными силами закрыть этот коридор. Этот коридор не может быть механически закрыт из вне Россией. Он может быть закрыт лишь изнутри самой Польшей”. Польша и СССР должны быть в дружественных отношениях, а для этого нужно решить вопрос о границах. “Я должен напомнить вам, что линия Керзона была изобретена не Россией, а иностранцами… Керзоном, Клемансо и американцами в 1918-1919 годах. Россия не изобретала ее и не участвовала в этом… Некоторые люди хотят, чтобы мы были меньше русскими, чем Керзон и Клемансо”.

Обсуждая вопрос о будущих польских границах, Черчилль предупредил, что польский гусь не должен “съесть слишком много немецкой пищи, чтобы у него не возникла угроза несварения”. Но и Черчилль и Рузвельт выразили согласие с идеей переноса польской границы значительно на запад. 8 февраля обсуждение польского вопроса достигло критической точки. Рузвельт сказал, что между союзниками осталась одна проблема - как будет управляться Польша до всеобщих выборов. По мнению Черчилля, люблинское правительство не отражало воли даже трети польского населения. Западные союзники рискуют потерять доверие 150 тысяч поляков, сражающихся на Западном фронте и в Италии. Отвечая, Сталин начал проводить аналогию между польским и французским правительством. По его мнению, не существовало большой разницы между правительством де Голля и временным правительством Польши. Ни одно из них не имело ясно выраженного мандата избирателей, но Советский Союз признал режим де Голля и союзники должны сделать то же самое по отношению к люблинскому правительству. Сталин также сказал, что он не предъявляет счета Черчиллю по поводу формирования греческого правительства. Именно на этой фазе Рузвельт и Черчилль решили передать доработку польского вопроса в руки министров иностранных дел. Окончательное соглашение в Ялте по польскому вопросу предполагало “реорганизацию польского правительства на широкой демократической основе”. Во исполнение этого решения трое представителей лондонского правительства вошли в варшавское правительство, которое возглавил “лондонский” деятель Миколайчик.

Не желая создавать впечатления, что в конечном счете США готовы допустить наличие сфер влияния, Рузвельт призвал коллег подписать “Декларацию об освобожденной Европе”. Сталину особенно понравилась та ее часть, где говорилось о необходимости уничтожения “последних следов нацизма и фашизма”. Довольно любопытной выглядит оппозиция этой декларации со стороны Черчилля. Он заявил, что принимает предложенную Рузвельтом Декларацию при условии, что сделанные в ней ссылки на Атлантическую хартию не относятся к Британской империи. Он объявил в палате общин (сказал Черчилль), что принципы хартии уже осуществлены в пределах Британской империи. Черчилль добавил, что в свое время отдал сопернику Рузвельта от республиканской партии У.Уилки (скончавшемуся в 1944 г.) копию своего заявления в палате общин. “Не это ли убило его?” - пошутил (по мнению некоторых, не очень удачно) президент. В своих мемуарах Черчилль говорит о том, какое значение придавали американцы Китаю, он называет “китайские” тонкости “делом американцев… Для нас эта проблема была отдаленной и вторичной по значению”.

В Ялте Рузвельта не оставляли мысли о ядерной проблеме. Черчилль вспоминает, что он “был шокирован в Ялте, когда президент внезапно в будничной манере начал говорить о возможности открытия атомных секретов Сталину на том основании, что де Голль, если он узнал о них, непременно заключит сделку с Россией”. Черчилль постарался успокоить партнера по атомному проекту: “В одном я уверен: де Голль, получи он достаточно атомного орудия, не хотел бы ничего большего, чем наказать Англию, и ничего меньшего, чем вооружить коммунистическую Россию этим секретом… Я буду продолжать оказывать давление на президента с тем, чтобы не позволить ни малейшего раскрытия секретов Франции или России… Даже шестимесячный период представляет значимость, если дело дойдет до выяснения отношений с Россией или с де Голлем”.

Рузвельт согласился, и в Ялте по поводу атомного оружия царило молчание. Стало ясно, чтобы президент и Черчилль не намерены делиться этим секретом с СССР в ходе войны. И когда они заявили о приверженности союзу трех великих держав - в военное время и после - они сохранили для себя существенную оговорку. Сейчас мы знаем, что все изъявления союзнической дружбы следует коррелировать с молчанием по этому вопросу.