Уинстон Черчилль

Споры с премьер-министром сказались негативно на карьере нашего героя. Утомленный антибольшевизмом своего коллеги, Ллойд Джордж решил в начале 1921 года снять Черчилля с успевшего набить оскомину направления. В феврале он назначил его государственным секретарем по делам колоний. Буквально через несколько недель из-за резкого ухудшения состояния здоровья Бонара Лоу и перевода на его место лорда-хранителя Малой печати и лидера Палаты общин Остина Чемберлена (1863–1937) освободилось место канцлера Казначейства. По своему опыту и личным качествам Черчилль подходил для этого поста, уступавшего по влиянию лишь должности премьер-министра. Но Ллойд Джордж решил не повышать Черчилля, отдав Казначейство менее выдающемуся Роберту Хорну (1871–1940). Новые перестановки расстроили потомка Мальборо, но верный долгу и стране, он с головой погрузился в вопросы колониальной политики.

Министерство по делам колоний не было чуждо нашему герою. Пятнадцать лет назад он начинал в нем свою карьеру. Но сколько воды утекло с тех пор. Великая война (как ее тогда называли) изменила не только лицо Европы, но и всего мира, открыв новые возможности и создав новые проблемы. Одни проблемы касались необходимости сокращения финансирования на Среднем Востоке, другие — определения форм правления новыми территориями в этом регионе, появившимися в результате распада Османской империи. Для поиска конструктивных решений Черчилль обратился за помощью к прекрасно разбиравшемуся в сложных хитросплетениях средневосточных проблем полковнику Томасу Лоуренсу (1888–1935), больше известному как Лоуренс Аравийский. Это был необычный тандем. Коллеги уверяли Черчилля, что ему не удастся надеть на столь свободолюбивую и неординарную личность корсет государственного служащего. Но у Черчилля было свое мнение. Во-первых, он считал, что даже таким пассионариям, как Лоуренс, для полноценной реализации нужна поддержка официальной власти. «Не было ничего, с чем бы он не справился, если бы остался жив… и имел бы меня за своей спиной», — заметит он после безвременной кончины Лоуренса от травм, полученных в мотокатастрофе. Во-вторых, они оба прониклись друг к другу уважением и восхищением. Черчилля поразила разносторонность полковника, который «обладал неисчислимым количеством граней» и «владел мастер-ключом» от «самых разных сокровищниц». Он считал, что личность Лоуренса была «отмечена печатью гения», «хотя природа его гениальности оставалась непостижима». Лоуренс в свою очередь был впечатлен храбростью Черчилля, заявляя, что ее «хватит на шестерых». Кроме того, он восхищался его «чувством юмора, проницательностью, самоуверенностью и расчетливостью, насколько расчетливым может быть государственный деятель». Лоуренс был поклонником литературного таланта Черчилля, назвав его однажды «единственной великой личностью со времен Фукидида и Кларендона, кому его поколение очень многим обязано». Черчилль в свою очередь поощрял робкие попытки полковника написать свой magnum opus. Он был в числе первых читателей «Семи столпов мудрости», называя эту книгу «сокровищем английской литературы» и ставя ее «в один ряд с величайшими произведениями, написанными на английском языке». По его мнению, «если бы Лоуренс не сделал в своей жизни ничего другого, а только написал бы эти воспоминания, полагаясь лишь на собственное воображение, то и тогда его слава жила бы, выражаясь словами Томаса Маколея, „до тех пор, пока на английском языке говорят хоть где-нибудь на земном шаре“»[170].