Уинстон Черчилль. Последний титан

Увлечение живописью не редкость среди публичных фигур, в том числе политиков. Но в случае с Черчиллем, написавшим почти 540 картин, это было больше, чем просто хобби. Да, оно смогло, как заметил Марш, принести в «растерзанную душу» его босса «мир и спокойствие». Да, оно стало эффективным средством переключения, позволяя и дальше забывать о политических распрях, провалах и невзгодах. Но, главное – оно стало для него еще одним мощным средством самовыражения. «Иногда я готов бросить почти все ради занятий живописью», – признается он своей кузине Клэр Шеридан (1885–1970). Разумеется, бросать все он не собирался. Но отныне, куда бы он ни направлялся, его всегда будут сопровождать мольберты, холсты и краски, в помещениях, где он будет останавливаться, неизменно устраивалась студия, а в напряженном графике обязательно находилось время для нового увлечения. Исключение составил разве что период Второй мировой войны, хотя и в эти годы он нашел возможность нарисовать одну картину. Произошло это в январе 1943 года, когда после конференции в Касабланке Черчилль предложил президенту США Франклину Рузвельту посетить Марракеш. Они остановились на вилле, арендуемой американским чиновником, с крыши которой наблюдали, как заходит солнце за снежные хребты Атласских гор. «Это самое красивое место на планете», – произнес тогда британский премьер. На следующий день он задержится на вилле, чтобы посвятить себя творчеству. Впоследствии он подарит написанную им в тот день картину Рузвельту{139}.

Примечательно, что в момент приобщения Черчилля к живописи рядом с ним оказался профессиональный художник. Профессионалы будут сопровождать его и дальше, поддерживая, советуя и направляя. Первым проводником политика в мир изобразительного искусства стал супруг Хэзел – Джон Лавери. Черчилль любил наведываться в его мастерскую на Кромвель-гарденс, расположенную неподалеку от Кромвель-роуд, 41, где политик проживал с семьей Джека в период с ноября 1915 года по осень 1916 года. Лавери признавался, что за свою многолетнюю карьеру живописца он знал «немного любителей, у которых было бы такое же глубокое понимание света и более чем уверенное владение основными техническими приемами», как у Черчилля. Они любили браться вместе за разработку одинакового сюжета, и всякий раз наш герой не уступал своему более опытному и старшему товарищу, подходя к холсту с «характерным бесстрашием и свободой от условностей».

В яркий мир импрессионистов Черчилля ввел французский художник Шарль Монтаг (1880–1956), друживший с Моне, Ренуаром, Боннаром и Матиссом. Набив руку, Черчилль позволит себе немного критиковать Монтага, признаваясь супруге, что «не согласен с его стилем». Но при этом он всегда будет признавать, что Монтаг «обладает огромными знаниями и в его присутствии невозможно рисовать, не научившись чему-нибудь». Среди других французских мастеров Черчилль дружил с «последним из постимпрессионистов» Полем Люсьеном Мазом (1887–1979). Они познакомились в окопах Первой мировой. Спустя почти двадцать лет Черчилль напишет предисловие к мемуарам Мейза «Француз в хаки»: «Он исключительный художник. Его быстрая хватка, острый взгляд и проворное перо позволяли переносить на бумагу впечатления с разоблачающей верностью. Мы имеем батальные сцены Армагеддона, запечатленные тем, кто не только любит сражающихся солдат и разделяет их лишения, но и способен постигать красоту света и тени, формы и цвета, которых даже ужасы войны не в состоянии лишить распространения солнечных лучей»{140}.