Четырнадцатого сентября 1922 года Черчилль получил от
Своим главным доводом он выбрал то обстоятельство, что дом требовал серьезной перестройки, которая «ляжет тяжелым бременем» на плечи нового хозяина. Для того чтобы подсластить пилюлю, Черчилль добавил, что если его предложение будет принято, он тут же согласен подписать необходимые бумаги. Но и в агентстве свой хлеб зарабатывали не просто так. Аргументы Черчилля сотрудников не впечатлили. Они заявили, что цена не обсуждается. Теперь ответный ход был за Черчиллем. Он пригласил представителя агентства Генри Нормана Хардинга к себе в Министерство по делам колоний, которое возглавлял на тот момент. В ходе обсуждения он постоянно ходил из угла в угол, находя бесчисленные доводы в пользу своего предложения, но Хардинг был неумолим. Последовал очередной раунд переговоров. В итоге Черчилль согласился на цену в пять тысяч фунтов, которая устроила все стороны[342]. У Чартвелла появился новый хозяин.
Добившись снижения первоначального предложения на пятьсот фунтов, Черчилль продемонстрировал завидную деловую хватку. Но то обстоятельство, что он скрыл от своей супруги, с которой его связывали доверительные отношения, не только подробности, но и сам факт сделки, показывает его не с самой лучшей стороны. Впоследствии его младшая дочь Мэри пыталась оправдать отца, замечая, что «при покупке Чартвелла он не был безразличен к чувствам матери, наоборот, он искал ее одобрения еще до совершения столь важного шага в своей жизни; кроме того, он не сомневался, что сможет привить ей любовь к столь дорогому для себя месту». Хотя и она признавала, что ее отец допустил в семейных отношениях «долговременную стратегическую ошибку»[343].
Современные исследователи занимают более жесткую позицию. Профессор Стефан Букзаки, автор одного из самых подробных исследований о домах британского политика, считает, что этот эпизод демонстрирует «эгоизм, глухоту и зашоренность Черчилля в отношении мнения других»[344].
Черчилль постарался как можно быстрее загладить свою вину. «Моя любимая, не переживай по поводу денег и нашей незащищенности, — успокаивал он Клементину в одном из писем. — Главной целью нашей политики является стабильность. Теперь Чартвелл наш дом. Мы должны приложить все усилия, чтобы прожить здесь долго и передать его в руки Рандольфа. Постараемся сделать его настолько уютным и очаровательным, насколько это будет возможно, учитывая, конечно, наше финансовое положение»[345]. Последнее дополнение было весьма кстати. Дому требовалась серьезная реконструкция, для чего пришлось обратиться к профессиональному архитектору.
Кому, как не Черчиллю, хорошо помнившему скандальную историю строительства Бленхеймского дворца на фоне испорченных отношений между супругой 1-го герцога Мальборо Сарой (1660–1744) и архитектором сэром Джоном Ванбру (1664–1726), было не знать, какое значение для воплощения в жизнь всех планов имеет выбор правильного специалиста. Бленхейм мог стать детищем одного из лучших архитекторов своего времени сэра Кристофера Рена (1632–1723), но не получилось. Переустройством Чартвелла тоже мог заняться один из популярнейших британских архитекторов первой четверти XX века Эдвин Ландсир Лаченс (1869–1944), вошедший в историю благодаря Кенотафу в Лондоне, «Воротам Индии» в Нью-Дели, а также самой большой в мире резиденции главы государства Раштрапати-Бхаван. Черчилль и Лаченс были знакомы. Более того, политик арендовал летом 1915 года один из домов, к которому архитектор приложил свою руку — Хоу Фарм в деревне Хэскомб, графство Суррей. Известно, что Черчилль консультировался с архитектором впоследствии, однако их творческий союз не состоялся. Повлияла ли на это занятость Лаченса в Нью-Дели, сказалась ли его приверженность «больше работать для мертвых, чем для живых», или просто Черчилль так и не сделал предложения — не известно[346]. Так или иначе, работы по переустройству Чартвелла будут связаны с именем Филипа Армстронга Тилдена (1887–1956).