Уинстон Черчилль: Власть воображения

– Мы разбиты, мы проиграли сражение.

– Это не могло произойти так быстро, – ответил я.

Но он продолжил:

– Фронт прорван у Седана, они наступают всей массой, с танками и броневиками.

Тогда я заявил:

– Опыт показал, что через какое-то время наступление останавливается само собой. Я вспоминаю 21 марта 1918 г. Через пять или шесть дней они были вынуждены остановиться, чтобы подтянуть тылы, и тогда наступил момент для контратаки. Я узнал об этом в свое время от самого маршала Фоша.

Именно так всегда было в прошлом, и сейчас все будет точно так же. Тем не менее председатель Совета вернулся к фразе, с которой начал: “Мы разбиты, мы проиграли сражение”. Тогда я сказал, что готов встретиться с ним».

Вечером того же дня капитулировала голландская армия, тогда как в Бельгии 11-я французская армия, оборонявшаяся западнее Динана, практически перестала существовать. Однако, опираясь на опыт Первой мировой, Уинстон Черчилль упрямо считал все это не более чем временными неудачами. 16 мая сэр Александр Кэдоган записал в дневник: «Утром заседание кабинета, новости из Франции одна хуже другой. В конечном итоге Дилл представил нам план отступления войск, сражавшихся в Бельгии. Черчилль стал красным от гнева, он сказал, что мы не можем опускать руки, что это поставит всю армию под удар. Затем он вскочил и заявил, что отправляется во Францию: смешно полагать, будто Францию можно покорить ста двадцатью танками […]. Он попросил Невилла Чемберлена вести дела в его отсутствие!» И действительно, в 15:00 Уинстон вылетел в Париж в сопровождении генералов Дилла и Исмея, потребовав немедленного чрезвычайного заседания Верховного совета.

Едва сойдя с трапа в аэропорту Бурже, Черчилль и Исмей были поражены пессимизмом, царившим у французов на всех уровнях; им даже сообщили, что немцы могут войти в Париж уже через несколько дней. На набережной Орсей они видели, как в садах пылали большие костры: это жгли архивы. Рейно, Даладье, Бодуэн и генерал Гамелен были на месте, их лица выражали величайшую досаду. «Черчилль, – вспоминал Исмей, – повел это собрание, едва переступив порог комнаты. У него не было переводчика, и он говорил по-французски в течение всего заседания. Его французский был не всегда безупречен, иногда ему не удавалось подобрать правильное слово. Но смысл его слов всем был предельно ясен: “Ситуация выглядит довольно зловещей, – начал он, – но мы не в первый раз оказываемся вместе в тяжелом положении, и мы из него выберемся. Как обстоят дела?” Гамелен набросал крайне мрачную картину положения на фронте: немцы продвигались к Амьену и Аррасу с пугающей скоростью; они скоро могли выйти к побережью или устремиться к Парижу; их бронетанковые колонны уже проделали широкую брешь от востока до запада, расчленив надвое союзнические войска и вклинившись в глубину на пятьдесят километров. Северные армии будут вынуждены начать отступление.

«Когда Гамелен завершил свой печальный рассказ, – продолжал Исмей, – премьер-министр шлепнул его по плечу так, что тот от неожиданности подскочил, и сказал: “Значит, это будет сражение на выступе (за незнанием французского аналога он произнес “битва за бульж”). Ну так, господин генерал, когда и где мы будем контратаковать? С севера или с юга?” Гамелен с совершенно убитым видом ответил, что для контрнаступления нет средств, его войска уступают противнику по всем статьям – численности, вооружению, стратегии и боевому духу. «Он остановился, – расскажет Черчилль, – последовала долгая пауза. Тогда я спросил: “Где стратегические резервы?” И добавил по-французски: “Ou est la masse de manoevre?”[156] Генерал Гамелен повернулся ко мне и, покачав головой и пожав плечами, ответил: “Нет никаких!” И снова последовало продолжительное молчание».

«Нет никаких…» Черчилль был озадачен: «Должен признаться, что для меня это было одной из самых больших неожиданностей за всю мою жизнь». Но премьер-министр всеми силами старался сохранить оптимизм: он уверял, что немцы еще не смогли переправить через Мёз крупные силы, их механизированные части не могут быть сразу повсюду и отдавать приказ об отступлении из Бельгии преждевременно; напротив, надо скорее контратаковать. Гамелен отвечал, что для этого потребуются танки и боевые самолеты для прикрытия пехоты. Несколько раз он и Рейно просили помочь истребителями, но Черчилль отвечал, что у самой Англии осталось для защиты островов не более тридцати девяти эскадрилий; сейчас главное выявить, не выдыхается ли немецкое наступление. Дилл заверил, что немцам скоро не будет хватать горючего, но Даладье заметил, что те везут его с собой. Гамелен повторил, что если авиация сумеет остановить танки, то атака противника с флангов имеет хорошие шансы на успех. Черчилль не переставал повторять на своем импровизированном французском, что английские истребители не могут быть использованы для этой цели: «Господин генерал, нельзя остановить танки истребительной авиацией. Нужны пушки – пуф! Но если вы хотите расчистить небо, то я запрошу кабинет».