Уиронда. Другая темнота

Гигантский шар солнца низко висел над горизонтом, а Джако Боджетти шел по узкому безымянному переулку, с обеих сторон которого тянулись полуразвалившиеся корпуса давно не работавших фабрик старого района – бумажной и текстильной. Здесь трещина расширялась, как устье реки, и вдруг старик услышал, как глубоко под землей кто-то гремит погремушкой сына наркоманки. Голуби, которые всю дорогу кружили над головой, куда-то подевались. Эх, как бы Джако хотелось, чтобы Фаустино сейчас сидел у него на плече и успокаивал хозяина, повторяя какую-нибудь чепуху снова и снова.

Обливаясь потом, Джако дошел до конца переулка и оказался в своеобразном амфитеатре. По краям высились стены заброшенных фабрик с выбитыми стеклами, а расходившиеся веером ответвления трещины тянулись к центру и собирались там вместе, образуя широкую щель, ведущую в сторону улицы Альчиде Де Гаспери, к церкви Святого Духа. Подойдя ближе, Джако вспомнил ее историю.

Церковь возвели в начале семидесятых, в разгар экономического бума. Она представляла собой уродливую бетонную коробку с некрасивой лестницей и огромным железным крестом на фасаде, по обе стороны которого были проделаны два стрельчатых окна с желтыми стеклами. Постепенно район приходил в запустение, и религия перестала утешать людей – на воскресные мессы приходило все меньше верующих. А в середине девяностых церкви был нанесен сокрушительный удар. Всему виной – скандал с доном Валерио, когда священник вместо проповедей начал нести какую-то чепуху. Говорил об упадке мира и Веры, упоминал неких божеств, которые древнее, чем Бог Ветхого Завета. Казалось, он отверг свою веру и принял новую. И сам изменился, даже выглядеть стал иначе. Лицо некогда круглолицего, румяного и веселого дона Валерио превратилось в сморщенную грушу, волосы поседели, а глаза казались совершенно безумными.

Летом девяносто шестого (Джако считал тот год самым настоящим началом конца Розеллы) Валентино Арнальди, шестилетний мальчик с Виа дей Рочи, среди бела дня пропал с детской площадки, где была куча людей. А на следующий день дон Валерио не пришел на утреннюю мессу.

Мальчишку нашли довольно быстро – оказалось, его заперли в подземной часовне церкви Святого Духа, и он лежал там в уголке, совершенно голый, но целый и невредимый – по крайней мере, физически.

Вот только он больше не говорил, и взгляд его остекленевших глаз терялся в пустоте. Поговаривали о педофилии и сатанинских обрядах, хотя медицинские осмотры исключили сексуальное насилие. Но что-то в голове маленького Валентино сломалось – так, что починить это не было никакой возможности. Пока врачи пытались вытащить чертика из его черепной коробки, он без конца твердил два слова: «Боже. Старик. Божеее. Старииик».

Дона Валерио так и не нашли. То ли он сбежал в Таиланд, то ли покончил с собой, то ли его спрятала Церковь, пытаясь избежать скандала. Как бы то ни было, больше священников сюда не присылали, учитывая, что район постепенно пустел. Немногочисленным оставшимся прихожанам пришлось посещать мессу в храме соседнего прихода. Церковь стали считать оскверненной, несколько лет городская администрация использовала ее как склад, а в начале двухтысячных сооружение и вовсе забросили.

Поэтому возвышавшееся перед Джако здание было бесхозным. Ему вспомнилась чепуха, которую несла Грация де Микелис

в докельтские времена тут стоял небольшой храм, воздвигнутый в честь богов, думающих думы под землей,

и он, сам не зная почему, вздрогнул. Трещина бежала прямо к церкви и забиралась по ее ветхим ступеням. Просачиваясь сквозь тучи, лучи солнца обливали все вокруг странным соломенным светом. Неожиданно для себя Джако оказался у входа. Так бывает во сне, когда не замечаешь, как переносишься из одного места в другое.

Трещина ныряла под массивную двустворчатую дверь. Ручки были связаны тяжелой цепью, на которой висел замок, – видимо, чтобы внутрь не забрались наркоманы или бомжи. На окне распылителем кто-то написал:

БОГ УМЕР, ДА ЗДРАВСТВУЕТ БОГ

– И как мне попасть внутрь? – прошептал Джако себе под нос. В ответ он услышал, как за спиной заскулила собака, словно ее пнули в бок. И краем глаза заметил приближающийся силуэт. Старик резко обернулся.

Это была Барби,

… я все еще слышу, как она лает под землей…

Пудель Колдуньи. Джако узнал собаку только по красно-синему бантику, который хозяйка каждое утро завязывала ей на макушке.

Белоснежная шерсть почти везде выпала. Тут и там торчали лишь клочья. Тонкая, полупрозрачная кожа обтягивала торчащие ребра, похожие на прутья крошечной тюремной клетки. Всю морду, проходя прямо по носу, раскалывала трещина с текущей из нее густой черной сывороткой. Когда собака шла по ступенькам, ее вывернутая передняя лапа скрипела, как несмазанная дверь.