Уиронда. Другая темнота

Chi mi dice ti amo

Chi mi dice ti amo

Ma togli il cane

Escluso il cane

Tutti gli altri son cattivi…[17]

Рино Гаэтано. Кроме собаки

Я сажусь на автобус и еду в Турин.

Раз в месяц. Или два.

Еду, чтобы посмотреть на огни. На знаменитые аркады. Послушать голоса. Уезжаю подальше от деревенской жизни, от темноты, от фермы, от чана с жидким навозом, странных кустов, которые торчат из земли, от звуков, эхом отдающихся в ее чреве… И от плохих воспоминаний. Хотя от воспоминаний невозможно уехать. Они будут с тобой даже на Северном полюсе.

Еще я езжу туда из-за бездомных. И чтобы купить книги.

Сижу под козырьком остановки в старой одежде и жду автобуса, на котором можно доехать от Орласко до Турина. Порой автобуса компании «Садем» вместе со мной ждут ребята с рюкзаками на плечах и модными стрижками.

– Ты только глянь, как он одет! И какой жирный!

– Как думаешь, эта деревенщина хоть иногда моется?

– А стекла-то в очках какие толстые – как дно у бутылки!

И еще в том же духе. Но я не обращаю внимания. Учитывая все произошедшее… Пфф, да их оскорбления – почти ласковые слова. Я делаю вид, что ничего не слышу, и продолжаю молча сидеть. Иногда думаю о Собаке и улыбаюсь.

Собака была моим единственным другом.

И остается им до сих пор.

Нас объединяло отчаяние. И одиночество.

А когда две несчастные души встречаются, судьба выбирает для них особенные пути.

Удивительные, немыслимые, страшные.

Да и мой рассказ покажется вам странным. И, может, немного сбивчивым. Просто представьте, что вы идете по незнакомой проселочной дороге, со всеми ее поворотами и изгибами, порой ошибаясь и сворачивая не туда. А разве жизнь не такая?

Надеюсь, вам захочется составить мне компанию.

* * *

Меня зовут Данило Мароссо.

У меня нет ни братьев, ни сестер.

Родился я в 1986 году.

Папе тогда было сорок, а маме тридцать восемь. Далеко не юнцы.

Мои родители владели фермой, расположенной на окраине Орласко, городка, где живет тысяча человек, в десяти километрах от Пинероло, в сорока от Турина, у самого подножия Альп.

Там я вырос и живу до сих пор.

Этого уголка Пьемонта не коснулась современность. Здесь все точно такое, каким было тридцать лет назад: все та же дорожка из гравия ведет к дому, те же тополя, похожие на скелеты, охраняют коров с их вонючим навозом, та же темнота, в которой безлунными ночами прячутся овраги, и ветхие домишки до самого горизонта…

Приятно – и в то же время ужасно, что некоторые вещи никогда не меняются. Есть места, где время будто замерло, как и сознание отдельных людей. Думаю, эти две вещи связаны, и ничего тут не поделаешь. Просто это так – вот и все.

Мои родители «работали на земле», как говорят в этих краях. Занимались сельским хозяйством и животноводством. Владели многими гектарами (где росли в основном кукуруза и тополя) и девяноста свиньями – запах свинарника не только царил в нашем доме, но и разносился по всей округе, порой до самого центра деревни. Может, поэтому в Орласко к нам относились не очень хорошо. К тому же мой отец был редкостным пьяницей, а бабка моей матери покончила жизнь самоубийством в девяносто лет, выпив литр каустической соды; она верила, что одна колдунья наложила на нее проклятье, из-за которого у нее в животе начали расти глаза… но это другая история.

Так вот.

Свиные навоз и мочу сливали в огромный цементный чан посреди двора, где они застаивались, образуя отвратительную мешанину (мы называли ее подливкой) пугающего цвета. Коричневого, в пузырях желтоватой пены. Цвета испражнений, помоев, слишком ядовитую, чтобы ее можно было использовать как удобрение.

Сейчас чан пуст, потому что свиней больше нет, но порой, проходя по двору на закате, я все еще чувствую его вонь. Я прекрасно понимаю, что запах есть лишь в моей голове и исчезнет он, только когда я перестану дышать.

Память может хранить не только запахи, но и многое другое.

Память может быть проклятием.

* * *

В школе, куда я ходил каждое утро, со мной никто не хотел дружить – все только издевались над тем, что я толстый и воняю навозом. У нас в семье чистоплотность не считалась достоинством.

После школы я помогал отцу в поле и ухаживал за скотиной. Не по доброй воле. Это была моя обязанность. Я бы лучше сидел у себя в комнате, читал стихи, листал мамины журналы или придумывал всякие истории о приключениях разбойников, которых ни остановят никакие замки́, путешествиях, чудесах и далеких землях, где великолепные принцессы побеждают темные силы.

Но этого мне бы никто не позволил.

Работы на земле было столько, что мы надрывались с утра до вечера, а заработанные деньги тратились на покупку новых свиней, новых тракторов, новых саженцев тополей.

Мне всегда нравилась литература, еще с начальной школы. Родари. А потом Буццати и Унгаретти. И Леопарди:

Тоска и горечь – наша жизнь, не больше;
Мир – грязь.[18]