Уиронда. Другая темнота

Я посмотрел на маму, надеясь встретиться с ней взглядом. Она сидела, склонившись над шитьем. В кухне стоял запах горящих дров, убежавшего молока и беспросветного одиночества.

Я пошел в ванную, чтобы умыться. Посмотрел в зеркало – нос и губа распухли, уже виднелся синяк.

После ужина отец пинком под зад отправил меня проверять свиней. Собака уже сидела на привязи, между воротами в гумно и сараем. В бездушном свете луны ее глаза, казавшиеся стеклянными, сияли белизной, а сама она напоминала привидение, бледный призрак живого существа. Она смотрела на меня, смотрела, не отрываясь. Никогда не забуду тихий, тоскливый вой, который вырывался у нее из горла – так жалобно скулить может только тот, кто понял, что жизнь приняла плохой оборот и лучше уже не станет, точно не станет. Я подумал лишь, сколько пинков и тычков она успела получить от пьяного чудовища.

Собака едва заметно пошевелила странным хвостом с кисточкой, надеясь привлечь мое внимание, словно просила поддержки – я и сам был бы не прочь получить ее.

– Мне нельзя, – заплакал я, а на землю тем временем опускался осенний вечер, ветреный и пыльный. – Нельзя.

Если бы я подошел ближе, у меня болел бы не только нос, но и все остальное.

Она поскулила еще, а я побежал к свинарнику, где в нос ударила вонь свиней и подливки, вспоминая детский стишок Родари «Бедная обака», который мы неделю назад проходили в школе:

Если окажетесь во Флоренции,
непременно увидите там
эту несчастную обаку,
о которой столько в городе разговоров.

Эта бедная собака

без головы.
И просто непонятно,
как же она лает!

Головы, как говорят,

её лишил
какой-то школьник,
забыв написать букву С.

Но этот милый щенок

не жалуется,
виляет хвостиком и
радуется каждому встречному.

А как же он ест?

Ладно, не будем гадать!
Известно ведь, что существует
немало способов свести концы с концами.

К тому же оказаться без головы —

не самая худшая беда.
У многих она есть,
да только не используется.[19]

Я зарыдал во весь голос, а, когда, возвращаясь в дом, шел по двору, даже не посмотрел в сторону Собаки.

С того дня, целых двадцать лет, ее ни разу не спускали с короткой цепи.

Но одним промозглым майским утром она освободилась.

И искусала отца.

И умерла.

В первый раз.

* * *

Я иду по виа По мимо счастливых парочек, которые держатся за руки, и думаю, что у каждого из нас есть цепь. У кого-то длиннее, у кого-то короче. Но есть она у всех, что бы мы там ни говорили.

Может, только у некоторых бродяг ее нет.

Тех, что живут в самых грязных подворотнях, в переулках гетто, где никогда не замолкают грубые голоса шлюх и торговцев наркотиками; тех, что сошли с ума, превратились в отбросы, которым нечего терять, кроме жизни – да и той они не дорожат, это очевидно, если присмотреться к ним повнимательнее, – но им не хватает храбрости или силы воли, чтобы покончить с собой, и они медленно загибаются от холода и алкоголя; тех, что смотрят на меня с листовок, развешанных по городу волонтерами благотворительной организации «Каритас» – испитых лиц, поверх которых заглавными буквами написано:

АТТИЛИО ЛОФФРЕДО – БЕЗДОМНЫЙ – ПРОПАЛ – ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ЕГО ВИДЕЛИ НА ВОКЗАЛЕ ТУРИНА 16.02, БЫЛ ОДЕТ В ЧЕРНУЮ КУРТКУ, БЕЛЫЕ КРОССОВКИ…

И дальше в том же духе.

Они – настоящие привидения, невидимки, ведущие одинокую жизнь без настоящего и без будущего.

В каком-то смысле я похож на них, хотя крыша над головой у меня есть – это единственное, что оставили мне родители, если не считать скромного наследства.

Меня не замечают, хотя я ужасно толстый.

Я тоже призрак.

Тень, затерявшаяся в туманной дымке, которая простирается над городом и деревней.

Сын одиночества и человеческого равнодушия.

Порой я перебрасываюсь парой слов с этими изгоями, протягиваю им деньги и разглядываю их лица с сальными, спутанными бородами под драными капюшонами. Их несчастные глаза меня мучат. Они напоминают мне пустые, потухшие, полные безумного отчаяния глаза Собаки, глаза отца, глаза матери в ее последние дни и мои собственные, которые смотрят на меня из зеркала…

Если бы не Собака, я бы уже покончил с собой. Может, засунул бы голову в духовку, как сделала Сильвия Плат.

Но я не позволяю себе так поступить.

Потому что я любопытный, и не меньше вас хочу узнать, чем эта история – я бы сказал художественное произведение – закончится.

Если закончится.

* * *