Уиронда. Другая темнота

Хорошо хоть боль в имплантах перестала сверлить голову – единственный добрый знак в бурном море отчаяния.

Не решившись пройти мимо оленя с невероятными рогами и повернув в другую сторону,

сбежала, ты сбежала без оглядки…

она все шла и шла вперед, пытаясь позвонить Марио,

куда этот засранец запропастился?

но в ответ слышала лишь непонятное бульканье и женский голос автоответчика на румынском языке.

А потом оказалась перед развилкой.

Еще одной.

Безуспешно попытавшись вспомнить, что говорил пастух, она окончательно рассердилась и, хотя боялась ошибиться, решила пойти по левой тропке: в конце концов, всегда можно будет вернуться и выбрать другую дорогу, да?

Минут через пятнадцать, не встретив ни одной живой души и не найдя парковку, где их высадило такси, Мириам пошла обратно; поднялась в гору, проклиная все на свете и взмокнув от пота, но до развилки так и не добралась.

Следующие полчаса узкая дорожка водила ее то вверх, то вниз, словно сама заблудилась в лесу, а телефон сел после безуспешных попыток дозвониться до мужа; Мириам запаниковала, сошла с тропинки и углубилась в лес, идя на зов едва слышной далекой музыки, которая, как она надеялась, приведет ее на парковку напрямик, через заросли.

Vrei să pleci dar nu mă, nu mă iei!

Опрометчивое решение.

Дура дура дура!

И что теперь?

Она окончательно заблудилась.

Она одна.

Бегает между деревьями, как сумасшедшая, рискуя свернуть себе шею.

Больше не слышно никаких румынских песен, никаких звуков, которые говорили бы о том, что поблизости есть люди, давали хотя бы слабую надежду.

Ветки царапали лицо, цеплялись за волосы и одежду.

На верхней губе засохли сопли.

А тем временем медленно, но неумолимо сгущались сумерки.

И сколько бы она ни кричала и ни звала Марио, тьма накрыла ее с головой.

Принеся с собой плохие мысли.

Темнота всегда приходит. Незаметно подкрадывается сзади.

Как же так? Мечта всей жизни привела к трагедии.

В этом лесу ее никогда не найдут.

Фонарика нет, но надо идти вперед несмотря ни на что, она не должна останавливаться, не должна отдаваться на волю случая.

Иначе никак.

Она будет шагать в темноте, проходить одну развилку за другой, ошибаться в выборе и все глубже забираться в бурелом, в самую чащу леса, заблудится окончательно, упадет и, в конце концов, умрет, став пищей сапрофитов и каллифоридов, доблестных воинов армии падальщиков.

Ошибаться в выборе… Выйти замуж за Марио, не рожать детей, – еще бы, такая ответственность, – смотреть, как он превращается в предмет мебели, в бездельника, не способного даже вытащить ее из этого сумасшедшего дома, куда сам же и завел. Ведь пойти погулять в лес – его идея, разве нет? А она согласилась…

Развилки, дороги, ведущие в разные стороны, необходимость выбора. Все же к этому сводится, да?

Темнота дышала и была густой, как патока, а когда Мириам разрешила себе остановиться – Господи, не ослепла ли она – то поняла, что едва видит даже собственные руки.

На небе – ни одной звезды, освещающей дорогу.

В груди закололо, как будто легкие превратились в мертвые кораллы.

Боль в незаживших челюстях начала мучить ее с новой силой, словно привязавшаяся древняя хворь, от которой нет спасения.

Она может вернуться, найти другую дорогу, помощь? Или единственный шанс уцелеть – это идти вперед, даже если она потеряет себя, даже если станет другим человеком?

Идти вперед в темноте?

Да.

И она шла.

Долго.

Почти ничего не видя.

С новыми зубами.

Время от времени в голове всплывало лицо мужа, но она отмахивалась от видения, и оно таяло во тьме, сменяясь лицом красавчика-стоматолога, который делал ей операцию. Если она сумеет вернуться в клинику, то из кожи вон вылезет, но добьется, чтобы он трахнул ее, провел языком по соскам и желанным имплантам.

Она усмехнулась.

Подумала о жутких рогах оленя.

И скатилась в небытие, странное, вечное, пока ярко-красное свечение вдалеке не вернуло ей возможность видеть.

Вне себя от счастья, она стала пробираться через кусты ежевики, идя на свет. Он казался каким-то неестественным.

Парковкапарковкапарковка…

– Ой!

Она заметила обрыв за мгновение до того, как сделать шаг: еще десяток сантиметров, и полетела бы вниз, в овраг глубиной метров десять. Замерев на краю и сжав кулаки с такой силой, что на ладонях отпечатались восемь полумесяцев, она увидела его внутренности при красноватом свечении, разрезанном на кривые клетки ветками и стволами деревьев.

Там, внизу, среди зарослей, сгорбившись, с трудом переставляя ноги, брел какой-то человек… Не брел – полз, как дождевой червь, вытащенный из земли и брошенный умирать на солнце.