Уиронда. Другая темнота

После тренировки, закончив трюки под желто-красным куполом цирка, в облегающем костюме с золотыми блестками, мама приходила к нам – сильные точеные ноги, большие глаза, полные любви и адреналина, – и начинала качать мышцы.

Я сказал, что в той жизни не было никакой романтики. Это ложь, на которую меня толкают годы одиночества, угрызения совести и темные тени депрессии, мучающей мой повзрослевший мозг.

Романтикой были мы. Наша семья. Отец и мать, влюбленные, молодые, красивые, главные звезды цирка, единственные артисты, которым зрители аплодировали стоя – зрители, на представлениях клевавшие носом после работы в поле, после лишнего стаканчика граппы, уставшие от бесконечной рутины, из которой состоит жизнь провинциального городка.

Мы.

Не знаю, как моих родителей угораздило оказаться в таком захудалом цирке, но остальные артисты считали, что скоро папу с мамой заметит какой-нибудь важный импресарио и позовет в известный цирк. Они были достойны выступать на большой сцене. В цирке Тоньи, Орфей, Бальцелли, а, может, и за границей – во Франции, где под огромным новеньким шатром ждали гонорар побольше и жизнь полегче.

Но этого не произошло.

На горизонте сгущались тучи, угрожая нашему будущему таким клокочущим черным мраком, который не могли развеять огни даже самого известного цирка в мире.

* * *

Зима. Одним серым унылым днем мы приехали в Орласко, городок в тридцати километрах от Турина. Нас встретили ряды одинаковых домов да убранные картофельные поля у подножия Альп. Над ними, на фоне клубящегося тумана, носились вороны, ищущие еду в замерзшей земле.

Тогда мне было семь, но я до сих пор отлично помню те домики и далекие горы. И чувство, что наш караван попал во враждебную страну-призрак. Главная улица казалась забытой здесь мантией, которой кланялись дома с рольставнями, напоминавшими усталые веки, и платаны с облезшей корой.

– Веселенькое местечко, – заметила мама, вглядываясь в дымку, качающуюся за стеклом фургона.

– Да, веселенькое, – согласился папа. – У меня какие-то предчувствия. Не очень хорошие.

В лучшем случае мечты о славе ни к чему не приводят. В худшем – они приводят к трагедии, что и случилось с моей семьей. Слава не вечна. Рано или поздно даже самый великий полководец, даже самый лучший писатель исчезнет из памяти, из хроник, из Истории, потому что рано или поздно исчезнут и сами хроники, и История, и останется только неизменно преследующая нас пустота. И что будет дальше, за нею, понять нам не дано. Если не повезет, она может бросить свои тени и на нашу жизнь. Я понял это не сразу, оплакивая навсегда утраченное материнское тепло, в то время как мой сошедший с ума от горя отец запирался в фургоне и занимался немыслимыми тренировками.

Словно похоронная процессия в поисках подходящего для захоронения места, мы тащились к центру тихого сырого Орласко. По дороге нам встречались жители и, конечно же, дети.

Цирк существует – цирк живет для детей. Но в этом городке даже они казались лишь бледными тенями, напоминающими наброски людей, которые никогда не будут дорисованы.

Быстро закончив все формальности, директор вернулся на площадь, проклиная все на свете. Он был зол – как человек, понимающий, что ничего хорошего ждать не приходится. Черви банкротства давно точили его. Через несколько лет он покончил жизнь самоубийством – обрызгал себя кровью козы и вошел голым в клетку с тиграми, держа в руках бордовую книжечку – может, бухгалтерскую, а может, дневник, где описал свое отчаяние и попрощался с миром. Я не знаю, да и какая разница.

Под подозрительным взглядом желтых глаз толстого муниципального служащего ребята быстро поставили шатер. Сырой холодный воздух сквозь одежду пробирал до костей.

Шоу должно было состояться следующим вечером.

* * *

Утром по цирковым фургонам поползли непонятно откуда взявшиеся слухи. От одних к другим, зажигая глаза надеждой. Многим хотелось верить, что их ждет жизнь получше, чем эта.

– Судя по всему, сегодня на представление придет импресарио цирка Бальцелли! Будет искать новые таланты!

– Цирк сейчас на гастролях в Турине! Может, приедет даже сама мадам Бальцелли. Божественная Бальцелли!

– Вдруг они пригласят к себе кого-нибудь из нас?..

Хотя никто не мог подтвердить эти слухи, мои родители были вне себя от счастья – люди охотно верят в иллюзии.

Все взгляды обратились на них. В основном, с завистью. Потому что они подходили лучше всех. Лучше, чем противная, как комар, женщина-ядро, чем шпагоглотатель, поранивший нёбо несколько недель назад, чем сидящий на кокаине укротитель тигров, жалкие клоуны и неотесанный силач.

Невероятно быстро все разбежались по своим фургонам – словно вот-вот начнется град. Надо было еще раз продумать номера, внести изменения, отточить трюки, если вдруг импресарио или сама мадам Бальцелли действительно придут. Так сделали и мы.