Уиронда. Другая темнота

Перед ней стоит пожилая женщина и смотрит на нее с недоумением – в глазах и смех, и тревога:

– Простите, я не хотела вас пугать.

От ее простой и опрятной деревенской одежды исходит запах марсельского мыла, напоминающий Аделаиде детство; бездонные глаза и правильные черты лица говорят о том, что женщина когда-то была красавицей. Лицо кажется приятным и сейчас, только оно слишком грустное. И какое-то бесплотное.

– Это вы меня извините, – отвечает Аделаида. Кровь все еще стучит в ушах. Как хорошо, что встретился кто-то, с кем можно поговорить, хотя она с упорством цеплялась за одиночество в последние несколько месяцев. – Я… я увлеклась и не видела, как вы подошли. Уже решила, что кроме меня здесь никого нет. Очень приятно, Аделаида.

– Джильола Пессана. Значит, нас здесь двое. В последние годы туристов приезжает мало, – усмехается женщина, и смех контрастирует с пепельными клочьями дымки, обволакивающими равнину за ограждением. – Какими судьбами, можно спросить?

– Хочу поснимать. Я фотограф, получила заказ от газеты. Я здесь ненадолго.

– Правда? – с искренним любопытством спрашивает Джильола. – И на сколько дней? А то здесь так редко встретишь кого-то…

– На три, может быть, на четыре – посмотрю, сколько понадобится, чтобы получились хорошие снимки. Надеюсь, они будут хорошими, – Аделаида окидывает взглядом площадку, а потом с недоумением спрашивает. – Неужели здесь никто не живет?

Джильола с грустью разводит руками:

– Да вот… Летом еще иногда кто-нибудь приезжает в отпуск, а зимой… Некоторые деревни благоденствуют, а про некоторые Бог забывает. Молодежь уезжает, старики умирают… Вот, никуда не денешься, – откровенничает женщина, то и дело вставляя словечки на диалекте, – и осталась одна я, последняя, в своем доме со своими воспоминаниями. Я здесь всю жизнь прожила, – она кивает на охраняемый дубами покосившийся дом, крыша которого просела под тяжестью снегов и лет.

– Наверное, когда-то здесь было хорошо… Я хочу сказать, что и сейчас неплохо, только пусто… – Аделаида показывает на надпись. Она почти о ней забыла. – А это что значит?

Женщина поворачивается и пожимает плечами:

– Это старая история, из тех, которые рассказывают бессонными ночами…

– Мне хотелось бы послушать, – решает попытать счастья Аделаида, и ей кажется, что на какой-то миг взгляд старушки подергивается дымкой. – Люблю старые истории.

Женщина проводит морщинистыми пальцами по рисунку свиной головы, а ее губы трогает ностальгическая улыбка:

– Пойдем со мной.

Она ведет Аделаиду к перилам, за которыми зияет обрыв. Двести, а может, триста метров вниз, только трава и кусты. На секунду перед глазами Аделаиды возникает Витторио, такой, каким она видела его в последний раз, на дне пропасти, – крошечный, бездыханный, в нелепой позе, как у выброшенной тряпичной куклы. Остекленевшие глаза широко открыты, губы совершенно белые.

Голос Джильолы возвращает ее в настоящее.

– В давние времена жители Лермы приходили сюда, чтобы прогнать дурные мысли, избавиться от своих печалей… Здесь они думали о плохом, обо всех несчастьях и бедах и бросали их в пропасть, бросали мысли, понимаешь? Но те не умирали, плохие мысли никогда не умирают… Они гнили внизу, а в дни черного дрозда[29] материализовались в виде людей-кабанов… Это наполовину человек, наполовину кабан. По ночам они приходили в борго и бродили здесь в поисках еды – уносили кур, ягнят и даже спящих детей… И тогда… чтобы задобрить их, жители стали оставлять у порога всякие объедки. Вот такая традиция, примерно как ставить свечу на подоконник в ночь мертвых[30]… Вот и вся история…

Очарованная рассказом Аделаида делает два снимка, перегибаясь через перила:

– Как интересно.

Она оборачивается и видит, что дружелюбное выражение пропало с лица старухи. Глаза потемнели, выражение лица стало очень серьезным:

– Подумать только, ведь некоторые действительно во все это верят…

– В смысле?

– Тридцать лет назад здесь пропал ребенок, как раз в ночь перед первым днем дрозда, одной из самых холодных ночей года… Крик его матери до сих пор стоит в ушах! Парнишка из обеспеченной туринской семьи, унаследовал здесь дом от тетки. Он исчез прямо из своей комнаты, Леонардо, его звали Леонардо… Видимо, его похитили. Родители услышали крик, забежали в спальню, но там уже никого не было. Только грязные следы на подоконнике, на полу…

– Какой кошмар, – бормочет Аделаида. Ей холодно, она обхватывает локти руками. – Потом ведь его нашли?

– Нет. Карабинеры решили, что мальчика украли, надеясь получить выкуп, знаете, у его родителей была винодельня в Бассавилле, обеспеченные люди, деньжата у них водились… Но нет, ребенка так и не нашли.

– Бог ты мой.

– Ничего не поделаешь, Бог иногда забывает о нас, я уже говорила… В Лерме разное болтали. Одни считали это делом рук какого-то маньяка, сбежавшего из дурдома в Бассавилле, другие не сомневались, что его утащил волк… Ага, конечно, волк! А некоторые, особенно старожилы, как хлебнут, бывало, лишнего в баре, так начинают всех уверять, что тут не обошлось без людей-кабанов. Они в это верили, понимаешь?

– А вы… вы верили?