Уиронда. Другая темнота

И пока ее видавший виды «Сеат Ибица» делает один поворот за другим, а табачно-серая пелена заката выползает из-за холмов, в голове Аделаиды крепнет мысль, которая заставляет ее прибавить газу.

Я уеду, никто не заставляет меня оставаться здесь, думает она, бросая взгляд на пустую дорогу в зеркале заднего вида. Заберу чемодан еще до наступления темноты и вернусь в город. С меня хватит.

Аделаида знает – это ложь: она хочет уехать не потому, что ей здесь надоело. Просто она напугана. И лучше сделать это до дней черного дрозда, пока что-нибудь не случилось. А что может случиться?

Как там говорила Джильола? Одни деревеньки благоденствуют, а другие Бог забывает…

Очень точно сказано. В Лерме есть что-то мрачное, угнетающее, какая-то тягостная, нездоровая атмосфера, от которой тяжело на душе. Этот сырой дом, заросшая сорняками тропа, вонь, пустые темные дома – будто ты в стране призраков, да и сама – призрак, тень той женщины, которой ты когда-то была.

На стоянке у подножия, кажется, еще холоднее. Аделаида выходит из машины, поднимает воротник до самого носа, и в просвете между курткой и красной шапкой остаются видны только два глаза. Черноватый клубок туч опутывает солнечные лучи, окаймляющие Альпы. От грома дрожат листья, и Аделаида бежит вверх по склону, надеясь, что не попадет под ливень.

Быстрым шагом проходит участок, где видела отпечатки рук в грязи, стараясь не смотреть по сторонам, не вдыхать пропитанный зловонием воздух. Добежав до деревни, чувствует, как болит спина, но вздыхает с облегчением.

Облегчением, от которого не остается и следа, когда Аделаида подходит к дому, где жила эти несколько дней. Ноги у нее подкашиваются. Голова начинает кружиться, ее охватывает паника.

Мозг пытается найти рациональное объяснение происходящему.

Розыгрыш. Они меня просто разыгрывают!

Потому что она не может поверить своим глазам, когда видит отпечатки грязных рук и копыт на дорожке перед домом и на стене, резиновый коврик перед дверью, который кто-то разодрал в клочья острыми зубами с нечеловеческой силой. Здесь воняет даже сильнее, чем в лесу – воздух такой тяжелый, что едва можно дышать.

Аделаида вздрагивает, а потом бежит к центральной площади Лермы, с камерой на шее. Сумерки окрашивают небосвод в цвет зараженной коры.

Миновав стену с полустертой надписью, чувствуя, как дубы-гиганты невозмутимо разглядывают ее, Аделаида бежит к двери дома, куда несколько дней назад заходила Джильола Пессана. Ей нужно увидеть человека, поговорить, ей нужно, чтобы ее успокоили. Тогда она не будет чувствовать себя такой одинокой, сумеет справиться с приближающейся панической атакой и страхом за свою жизнь, который ее одолевает.

В землю вонзается клинок света из приоткрытого окна, отсекая носок ботинка Аделаиды, и ей совсем не вовремя приходит в голову нелепая мысль – красивое бы вышло фото.

Потом она чувствует запах.

Вареных костей и крови. Как на скотобойне.

И слышит голос, заунывное пение.

Слов песенки не разобрать, а мелодия жалобная, тоскливая.

Прикусив нижнюю губу, девушка подходит к окну и заглядывает внутрь.

Вместо милой, аккуратной старушки, с которой Аделаида познакомилась в первый день в Лерме, она видит мегеру, место которой – в сумасшедшем доме.

Грязный халат в желтых пятнах.

Зубов нет.

Волосы торчат во все стороны.

Безумный взгляд, бегающий по стенам и двери – как у того, кто ждет своего скорого и неизбежного конца.

Но это именно она.

Стены кухни почернели от копоти, а в центре горит огромный очаг. На чугунной плите что-то кипит в двух железных кастрюлях, источая запах прогорклого жира. Старуха скачет перед огнем, помешивая варево.

Когда она пускается в пляс, размахивая над головой ложкой, с которой стекают капли, Аделаиде удается разобрать слова песни. Каждую фразу Джильола поет громче предыдущей, пока, наконец, голос не переходит в дикий вопль.

«Вон там чудовища, скала – их дом, вон там чудовища, если мы их не накормим, они подкрадутся к тебе и съедят тебя, СЪЕДЯТ ТЕБЯ!»

Тут Аделаиду озаряет догадка, и полустертые слова надписи на стене складываются в строчки.

Она сумасшедшая. Совсем свихнулась. Уходи отсюда. Беги прочь. Сейчас же.

Но она не может, не может. Ее пригвоздило к месту болезненное любопытство – то самое, которое заставляет нас на улице обернуться на бедолагу, разговаривающего с самим собой, подойти поближе к похоронной процессии, или задаться вопросом, что внутри смятых в лепешку автомобилей…

Потом Джильола Пессана поворачивается и видит Аделаиду. Хлопает серыми глазами, широко открывает рот, из которого на подбородок течет слюна. На лице тут же появляется выражение ненависти и презрения. Она делает пару шагов к окну и показывает на Аделаиду пальцем: