Уйти красиво и с деньгами

Конечно, Игнатий Феликсович красавчик хоть куда – усы и бородка свежеподстриженные, улыбка любезная, нос римский, прочный, а глаза – светлый бухарский изюм. И принесла же его нелегкая на этот пожар! Как было бы хорошо, если б шла теперь Лиза по Егорьевской, а потом по Почтовой совсем одна. Глядела бы она в розовое небо и думала о своем. А теперь, голубушка, будь добра, ступай ровно, смотри на кончик носа и веди светскую беседу.

– Вы все-таки странное дитя, – говорил Пианович, заложив ближнюю к Лизе руку за спину, а другой ловко удерживая трость. Трость у него была щегольская, на среднем пальце темнел перстень с кровавой яшмой. – Когда я вас увидел на этом пожаре, я был поражен. Ваше лицо среди вульгарной толпы сияло ангельской чистотой и в то же время какой-то жестокой радостью. Что это было? Признайтесь, вы любите ужасные зрелища?

– Люблю, – назло Пиановичу сказала Лиза. – Особенно пожары. Хожу на них смотреть с трех лет. А может, и раньше, не помню. Знаете, чем пожар сильнее, тем лучше. Этот не особенно был хорош. Мне очень понравилось, как кирха горела – пламя было длинное, как громадная свечка. До самого неба! Очень красиво. Как видите, я совсем не ангел.

– Вы ошибаетесь, – пророкотал Игнатий Феликсович. – Испокон веку самые нежные и прекрасные женщины любили созерцать все страшное, особенно смерть – гладиаторские схватки, публичные казни, бой быков. Кстати, вы в нашем театре видели «Саломею» Уайльда?

– Нет. Тетя говорит, мне рано.

– Напрасно. Ведь это евангельский сюжет. Он вечен и всем возрастам рекомендован. Варнавин-Бельский неплохо играет Иоанна.

– Как можно поверить, что он много лет сидел в пустыне и питался акридами? Да в нем пудов десять!

Пианович рассмеялся:

– О, только попадись вам на язычок! Бедный Варнавин. А вам, стало быть, нравятся худощавые мужчины?

– Я просто уверена, что Иоанн Креститель был худощавым, как всякий аскет.

– Вы встречали аскетов?

Лиза вспомнила про вериги Дюгазона, но решила, что подобная осведомленность ангелу не к лицу. Она сухо ответила:

– Нет, не встречала. Это что-то из Средних веков.

– Люди во все века одинаковы, хотя на первый взгляд очень разнообразны – такой вот парадокс. В наше практическое время вы можете встретить римлян времен упадка империи, гордецов эпохи Возрождения. И средневековых аскетов тоже! Вы ведь знакомы с Антонией Казимировной Пшежецкой?

Лиза притворно удивилась:

– Она аскет? И ест акриды? А где она их берет?

– Какое вы еще дитя, Бетти! Какое дитя! – засмеялся Пианович.

Лизе нисколько не нравилось имя Бетти. Но Пианович всегда, с самого раннего детства, звал ее так – она казалась ему похожей на картинку из английского кипсека[5].

– С вами просто свежеешь душой, – вздохнул Игнатий Феликсович. – И вместе с тем вы уже совсем взрослая. Я проходил вчера мимо вашего дома и услышал звуки рояля. Сквозь открытое окно я видел – вы играли с изящной, неподдельной страстью!

Лиза не на шутку рассердилась:

– Вы, Игнатий Феликсович, наверное, смеетесь надо мной? Играю я ужасно. Я ненавижу Черни! С отвращением вколачиваю его этюды в рояль и хочу, чтобы клавиши поотскакивали и разлетелись по всей комнате. Мадам Колчевскую со всей ее музыкой я тоже ненавижу.

– Не наговаривайте на себя, – возразил Пианович. – Согласен, играете вы плохо. Даже очень плохо – скверно! Зато вы тонко чувствуете музыку. У вас было необыкновенно просветленное лицо на том благотворительном концерте, где вы с тетушкой…

«Вот прилипала! Хорошо, что наш дом уже виден», – подумала Лиза, а вслух чинно сказала:

– Да, я помню этот концерт. Вы там пели – «О, дитя», кажется.

– Вам понравилось?

– Не очень. У вас нехороший голос. Когда вы поете, похоже, будто большую черствую ковригу режут тупым ножом. Мелодекламация у вас выходит лучше, особенно Апухтин.

– У, как вы строги! – не очень искренне засмеялся Игнатий Феликсович. – И зарумянились, когда я о вашей игре отозвался нелестно. Значит, самолюбивы? И дерзки? И остры? Я знаю, в вас многие влюбляются.

– Не нуждаюсь в этом! И не люблю комплиментов, – надменно сказала Лиза, взявшись за кольцо своей калитки. – Хорошего во мне мало. Я не только скверно играю на рояле – я еще и рисовать не умею. И вышивать. И варить варенье. Не выношу арифметики и делаю грамматические ошибки. Зато я ловлю гусениц и лажу по деревьям, откуда меня иногда приходится снимать. Да, как же я забыла! Вы правы, я люблю кровавые и жуткие зрелища – пожары, порку дворницкого сына, разделку куриц. Я чудовище!

– Вы чудо, – сказал Игнатий Феликсович низким голосом и галантно придержал калитку. – Первый раз с вами как следует поговорил – и вот остаюсь в полном изумлении… Кстати, не забудьте напомнить вашей тетушке: у нас сегодня партия в пикет!

В тот вечер у Одинцовых Пианович играл в пикет блестяще, но все-таки Анне Терентьевне уступил. Лиза могла это видеть собственными глазами, поскольку тетка заставила ее сидеть в гостиной.