Уйти красиво и с деньгами

– Скорее необыкновенно. Вы вся необыкновенная. Я вас люблю.

Вот так сразу? Конечно, было бы лучше, если б он говорил много и долго и совершал в придачу какие-нибудь подвиги, а не просто слонялся целыми днями по Почтовой. Он мог бы попытаться застрелиться или хотя бы заболеть от любви! Он должен бы был писать ей длинные безумные письма, чтобы у нее было время колебаться, не верить себе, думать, прятаться и шептаться с Мурочкой, а еще читать подходящие к случаю стихи, которых у Мурочки полно в сиреневой тетрадке. Эх, если бы… А теперь и так все ясно!

– Я вас тоже люблю, – сказала Лиза.

И добавила:

– Поцелуйте меня!

Она боялась, что сам он не догадается.

У нее был уже кое-какой опыт: в прошлом году на даче она почти месяц целовалась с соседскими братьями Кузиными – со старшим, Сережей, а когда тот уехал – с младшим, Петюшей. Оба они, как и другие дачные мальчики, были в нее влюблены, но совсем ей не нравились, хотя Сережа был уже студентом Технологического института, отлично играл на флейте и писал стихи. Ни стихи, ни флейта Лизу не трогали, а с поцелуями вообще все вышло случайно, когда собирали смородину. Сережа потом целыми днями ходил бледный, натыкался на деревья и повторял Лизе при встрече: «Вы играете с огнем!»

Однако про огонь говорилось для красоты. Просто Сережа после обеда ждал ее за домом под лиственницей, бросался навстречу и минут пять не отпускал, целуя и задыхаясь. Потом Лиза шлепала его ладошкой по голове, и он отставал, а она чинно шла по своим делам. Так уж нелепо вышло – целоваться ей нравилось, а вот Сережа Кузин не нравился.

И Петюша Кузин тоже не нравился. Но Сережа уехал, а ей все еще хотелось целоваться под лиственницей. Поскольку братья друг на друга очень походили – оба длинные, худые, губастые, – то и разницы не чувствовалось почти никакой. Лиза себя за свою слабость очень бранила и называла низкой и порочной.

В Нетске она потом изо всех сил делала вид, что с Кузиными почти незнакома и совсем не различает их длинных невыразительных лиц. Сережа на нее обиделся и исчез вместе со своей флейтой, а вот Петюша до сих пор нарочно старался дружить с Вовой Фрязиным, чтоб попадаться Лизе на глаза. Но такой он был унылый и нескладный, что Лиза лишь удивлялась, как она могла с ним целоваться. «Я сделала ложный шаг, – говорила она себе теткиным светским тоном. – Забыть, забыть, забыть!»

Зато теперь, когда Лиза целовалась с Ваней, все было по-другому. Она вместе с ним летала, как бывает во сне, когда сердце замирает, боится, но зря. Ведь не упадешь и не погибнешь – только удивишься, как можно было не знать, что такое чудо бывает на свете.

Ей снова захотелось взглянуть на Ваню, и она откинула голову назад. Мокрая коса холодила шею, а платье было сырое и забрызгано грязью. То-то тетя Анюта раскричится: «Ужас! Не отмыть! В лохань его!» Но ничего теперь не страшно!

– Я бы хотел сейчас умереть, – сказал Ваня так тихо, что его голоса почти не было слышно за шлепаньем дождя.

– Зачем же умирать? – удивилась Лиза.

Впрочем, она понимала зачем – так положено.

Быть может, он и застрелиться теперь захочет?

– Так хорошо, наверное, никогда больше не будет, – ответил Ваня.

– А если будет? И даже лучше?

Ваня только пожал плечами.

– Вы сегодня случайно у фрязинской калитки оказались? – спросила Лиза.

Ей очень хотелось, чтобы их встречу подстроила неотвратимая судьба.

– Нет, нарочно, – признался Ваня. – Я все время по Почтовой хожу – из одного конца в другой. Только у вас на окошках всегда занавески спущены.

– Это из-за жары. Я вообще в окна не смотрю. Тетя говорит, это вульгарно, по-купечески. Ой, извините…

Кажется, она ляпнула что-то возмутительное?

Но Ваня не обиделся:

– Ничего! Я же не купец. Мы из мещан.

– Вот и хорошо! Как хорошо!.. Посмотрите, наша Матреша бежит!

Им виден был кусочек безымянного проулка – за ларинской беседкой в прошлом году вырубили сухую сирень. Прочный забор также давал в этом месте сбой и был временно залатан тощим штакетником. В эту прогалину теперь можно было наблюдать, как Матреша спешит от Тихуновских. Думая, что в проулке никто ее не увидит, она стащила с головы даренный Анной Терентьевной розовый бумажный платок и спрятала за пазуху, чтоб не намок. Юбку подобрала так, что показались не только башмаки, но и серые чулки, закатанные до колен, и сами костлявые Матрешины колени. К дому Матреша спешила крупной рысью.

– Мы ее видим, а она нас нет, – засмеялась Лиза.

Но Ваня не смеялся. Он тут, в беседке, даже не улыбнулся ни разу, только смотрел на Лизу пристально и удивленно.

– Правда то, что вы сказали? Вы не шутите? – спросил он вдруг.

– А что такое я сказала? Про Матрешу?

Он отрицательно покачал головой и взял ее руку, теперь озябшую. Громче зашумел дождь, защелкали по мокрому столику капли с дырявой крыши. Небо опять осветилось белым и зеленым, грохнул гром, только не так скоро и сильно, как в прошлый раз.

– Гроза кружит вокруг нас, – сказал Ваня. – Теперь опять приближается.

В самом деле, свет и грохот стали мелькать и перемежаться все чаще.