Уйти красиво и с деньгами

– Вот что, Лиза, – начала тетя Анюта суровым, окончательным тоном, хотя слезы еще душили ее и заставляли подшмыгивать носом. – Так больше продолжаться не может. Пусть я покажусь ретроградкой, но я уверена, что теперешняя свобода обращения, всякие равноправные общества и царящая в них фамильярная близость полов опасны для юной девушки. Сама я воспитана иначе. Я не знала близко мужского общества, пока меня не начали вывозить, и ни одной минуты не пожалела об этом!

Лиза переминалась с ноги на ногу и готовилась выслушать знакомые истории про блистательный выпуск Павловского института 1885 года, про первый бал в Тамбове и про путешествие в Оденсе. Но сегодня Анна Терентьевна была не в силах предаваться воспоминаниям.

– Отныне, Лиза, – объявила она, – ты не будешь выходить со двора самостоятельно – только в сопровождении отца, моем либо прислуги. Это естественно для девушки твоего круга.

«Какого еще круга? – с тоской подумала Лиза. – Где на Почтовой круги? Правда, если можно будет брать с собой няню…»

– Не строй недовольных гримас! – продолжила Анна Терентьевна. – Придется взяться за ум. Тебе еще два года до окончания курса. Ты дитя! Я обязана обеспечить тебе не только прекрасное воспитание, но и безупречную репутацию. А за то, что ты успела натворить, ты будешь наказана.

Лиза насторожилась.

– Мне больно, Лиза, – искренне призналась тетка, – но я вынуждена… Три дня под замком, увы! Ты обязана хорошенько продумать свое поведение. Не надо кукситься, это не смертельно. Мне самой приходилось в родительском доме, у моего обожаемого отца, подвергаться подобным мерам. И я благодарна моему покойному отцу, что…

– Вы тоже с кем-то целовались, тетя? – поинтересовалась Лиза.

– Не болтай глупостей! – вспыхнула Анна Терентьевна. – Я была воспитана безупречно. Мне и в страшном сне не могло присниться такое!

– За что же вас сажали под замок?

– Перестань! Тебе рано знать те стороны жизни, которые… Ах, ступай! И как следует подумай о том, что ты виновата перед семьей и своим будущим. Завтрак тебе подадут в комнату.

В глубине души Лиза надеялась, что ее просто пугают, и через полчаса можно будет не только помириться с тетей Анютой, но и улизнуть в город. Однако безжалостный ключ – и где только его отыскали? – громко проскрежетал в двери. Стены домашней тюрьмы сомкнулись. Даже завтрак Лизе был дан в пору кающемуся грешнику – чай да сухари. Оставалась, правда, последняя надежда – кривая яблоня под окном. Она дружески подставляла свой знакомый, удобный, гладкий ствол: беги! Но яблоня годилась только на крайний случай.

Пока Лиза маялась в заточении, то есть валялась на кровати, сочиняла и рвала записки для Вани и рассеянно читала вперемежку «Обрыв» и прошлогодний учебник географии, в доме стали происходить странные вещи. Из своей комнаты Лиза слышала, что отец пришел со службы необыкновенно рано. Тетка раздраженно накинулась на него, должно быть расписывая Лизины проказы. Голос ее звучал сначала настойчиво, затем сник и перешел в рыдания, похожие на уханье совы.

Потом заговорил отец. Лиза верила, что он, такой снисходительный, любящий и веселый, немедленно освободит ее из-под дурацкого ареста. Однако ничего похожего не произошло. Снова донеслись со стороны гостиной и кабинета голоса, и снова плакала тетя. Обед принесла Матреша. На все вопросы отвечала настолько невпопад, что Лиза даже спросила, нет ли худых вестей от Митроши. Оказалось, что Митрофан Максимович здоровы и всем кланяются. «Значит, у Матреши от природы лицо плаксивое, – решила Лиза. – Как я раньше этого не замечала?»

О том, что стряслось, она узнала лишь поздним вечером, когда ей пришлось собственной персоной выйти на сцену и сыграть главную роль.

Случилось же вот что. Павел Терентьевич явился домой неурочно рано бледным, серым, всклокоченным, с трясущимися руками. Анна Терентьевна решила, что он захворал. Она стала колебаться, добивать ли его сообщением о Лизиных грехах. В конце концов решилась открыть правду – все равно Павел Терентьевич спросит, где дочь. Тонко и осторожно Анна Терентьевна пересказала брату донос Пиановича и сообщила, что держит теперь сумасбродку под замком на постной пище, которая, как известно, способствует снижению раннего любовного пыла.

Павел Терентьевич внимательно выслушал сестру. Когда она кончила, он задрожал бескровными губами и обиженно сказал:

– Зачем ты, Анюта, мучаешь меня? К чему рассказываешь какую-то ахинею? Что мне до того, с кем целовался Пианович?

Анна Терентьевна так и осталась стоять с открытым ртом. Павел же Терентьевич бросился в ее кресло, опрокинул рабочую корзинку с клубками и зарыдал, как ребенок. Плакал он долго и горько. Когда сестра поднесла ему стакан воды, его руки ходили ходуном. Он взял стакан и, хотя тянулся к нему губами, не выпил ни капли, а всю воду расплескал себе на подбородок и на платье Анны Терентьевны. Даже отдать стакан он не смог: его руки и ноги дергались сами собой и совершенно не слушались.

Анна Терентьевна поняла, что дело плохо, зарыдала в голос и послала Матрешу за доктором Фрязиным.