Пожалуй, наиболее уязвимы в этом контексте фигуры режиссера и сценариста. Режиссер напрямую ассоциируется с готовым фильмом, и если в процессе съемок режиссер был лишен причитающейся ему власти и вынужден идти на компромиссы, от которых пострадал творческий замысел и качество материала, то ситуация вынужденного бессилия усугубляется еще и стыдом за результат, который практически целиком приписывается ему. А если фильм оказывается успешным, то этот успех не приносит радости, поскольку не присваивается как собственный.
Сценарист оказывается в расщепленной ситуации, в которой он полностью лишен власти над дальнейшей судьбой написанного сценария, при этом он несет основную долю ответственности за итоговый результат. Всем известно, что сценарий — это основа основ, фундамент будущего фильма. Без хорошего сценария невозможно снять хорошее кино, он — необходимое условие качественного результата, но недостаточное: ценность даже самого лучшего сценария можно уничтожить на каждом из многочисленных этапов кинопроизводства. То есть ответственность сценариста фундаментальна, при этом сценарист бессилен повлиять на все то, что будет происходить с его сценарием с момента написания последнего драфта до момента выхода фильма на экран.
Власть продюсера соизмерима с его финансовой ответственностью. Он несет наибольшие финансовые риски на рынке, где окупаемость инвестиций плохо предсказуема.
Иногда случается так, что творческий замысел и финансовый потенциал фильма выступают конфронтирующими приоритетами. Это — место возникновения системных конфликтов. Но у них, по крайней мере, есть объективные причины и возможность хоть какого-то конструктивного решения.
Гораздо хуже дело обстоит там, где борьба за власть сама по себе становится ведущим и плохо осознаваемым участниками этой борьбы мотивом, запускающим стратегии поведения, при которых и творческая ценность фильма, и сохранность общего процесса кинопроизводства перестают быть основными приоритетами. Это тот самый случай, когда человек доминирует не потому, что это конструктивно в данном контексте, а «потому что может»: он тут главный и заставит всех это почувствовать. Такая борьба непродуктивна, жестока и зачастую имеет разрушительные последствия.
Нашумевший скандал с Харви Вайнштейном — яркая иллюстрация злоупотребления, создающего расщепленное травматическое поле, в котором абсолютизируются власть одной стороны и бессилие другой. Поскольку ситуация в этом поле поляризована, между противоположными полюсами накапливается большой заряд напряжения, который может хронифицироваться на долгое время, однако если в какой-то момент пережать, передавить, то, согласно эффекту сжатой пружины, он высвобождается мощным взрывом. Причем расщепление на два противоположных полюса сохраняется и в способе разрешения хронической ситуации: тот, чья власть была абсолютна, низвергается в полярное состояние, и все избегаемое десятилетиями бессилие обрушивается на него в один момент в тотальном объеме. А те, кто годами находился в ситуации зависимости и бесправия, обретают компенсаторную власть над судьбой абьюзера. И этот феномен взрывной волной распространяется по всей системе, обретая характер революции.
Подспудное стремление к власти велико, поскольку запускается избеганием противоположного полюса — бессилия.
Гештальт-терапевты знают, что избегаемое переживание становится так называемой «переходящей фигурой» — оно циркулирует в поле отношений и передается из одного контакта в другой до тех пор, пока гештальт не будет закрыт, то есть пока это переживание не будет наконец осознано, пережито и ассимилировано.
А это значит, что чаще всего злоупотребление властью становится системным феноменом: у того, кто пострадал от власть имущих, высок риск воспроизводства этой травмы с теми, кто зависим от него. Избегая встречи с собственным бессилием перед абьюзером, мы сами становимся таковыми для тех, в отношениях с которыми мы можем почувствовать свою власть и отыграться. У нас отнимали проекты — и мы начинаем отнимать у других; за нашей спиной принимались важные для нас решения — и мы перестаем ставить в известность о решениях тех, кто от них зависит; с нами нарушали финансовые и временные договоренности — и мы теперь нарушаем их с остальными... «Эта музыка будет вечной, если я заменю батарейки».
В такое травматическое отыгрывание легко соскользнуть — намного проще, чем разбираться со своими травмами и встречаться с собственным бессилием. И поэтому избегаемое бессилие становится переходящей фигурой, и в киноиндустрии (и не только в ней) мы встречаем сплошную ретравматизацию вместо исцеления.