Пение Уитни становилось все более настойчивым. На середине песни она приоткрыла глаза, оглядела зал и посмотрела в мою сторону, прежде чем закрыть их снова. Этот момент захватил ее так же, как всех остальных. В тот день она обрела спасение.
Уитни умоляла нас вознести хвалу Христу за его страдания во имя новой жизни. Я бывала в церкви не один раз, но в то воскресенье все было иначе. К нам пришло избавление. Меня не нужно было убеждать в существовании высшей силы, я и так в нее верила, но в тот момент я почувствовала себя намного ближе к Богу – и к Уитни.
Я поднялась со своего места, не сводя с нее глаз. Мне казалось, что я ее знаю, но она открылась для меня с новой стороны. Я поняла, что Уитни Элизабет Хьюстон была не такой, как все, – особенной – в ее теле таились величие и сила.
Между рядами носилась какая-то женщина, выкрикивая хвалу Господу. Прихожане стонали и говорили на разных языках, но Уитни не двинулась с места и продолжила петь. Как одинокий маяк в буре собственного творения. Это было потрясающе.
Я не смотрела на людей вокруг, но чувствовала их. Энергию в комнате можно было зачерпывать ложкой – благодаря ей. Она пела, будто брала слова из самой глубины наших сердец. Своим полным сильным голосом Уитни довела песню до кульминации, отдала всю себя, воспарила вместе с нами в воздух и задержала последнюю ноту на целую вечность, пока церковь билась в экстазе:
Когда она закончила, последние отзвуки невероятно длинной ноты на миг повисли в воздухе. Уитни открыла глаза, затем спокойно повернулась и вернулась на свое место в хоре. Кто-то протянул ей веер, и она промокнула лицо белой салфеткой, стерев капли пота с переносицы и лба.
Но люди так и не смогли оправиться от этого потрясения. Одна женщина потеряла сознание, и две крупные и сильные сестры милосердия в белых перчатках обмахивали ее веером. Слезы текли по щекам женщин и некоторых мужчин. Не понятно, почему стены церкви не разошлись и не рухнули. Она была настоящим чудом.
После службы Уитни махнула мне рукой в сторону сцены. Ларри присоединился к нам и сказал, что я хорошо выгляжу. Нип мне улыбнулась. Я последовала за ней вниз по лестнице в подвал, и на мгновение она показалась мне такой крошечной, что трудно было поверить в то, что произошло несколько минут назад.
– Вау, Нип! Каково быть там, наверху? – спросила я. – Люди так растрогались.
– Я не думаю об этом. Не смотрю на них. В задней части церкви есть часы – вот на них я смотрю, а потом закрываю глаза и просто делаю свое дело.
– Но ты же это чувствовала! – настаивала я. – Люди падали в обмороки.
– Их должно это трогать. Так и задумано, – сказала она не хвастливым, а убежденным тоном, словно хотела подчеркнуть, что дело не в ней, а в песне.
Но я знала, что это не так. Пока Уитни пела, я встала, чтобы получше ее рассмотреть. Мне хотелось быть к ней поближе. У нее был дар пробуждать песнями сердца, и она знала это. В тот день в церкви я почувствовала этот дар на себе. Его невозможно было отрицать, и у меня не было сомнений, что я нахожусь рядом с гением.
Она спросила, не хочу ли я есть, и послала кого-то принести мне тарелку еды. Там было много людей, которые хотели поговорить с Уитни и познакомиться с ней – как будто привет из будущего. Только в то время никто не ждал автографов. Она всегда принадлежала им, своим поклонникам. Ларри и Фелиция болтали с другими хористами.
Какая-то женщина протянула мне пластиковую тарелку с жареной курицей, зеленью, макаронами с сыром и кусочком кукурузного хлеба. Я поблагодарила ее, отошла в угол и поела, стоя в одиночестве. Мне ничего не стоило еще немного подождать.
Глава третья. Любовь = Любовь
В то воскресенье после церкви, когда мы с Уитни и Ларри пошли к его машине, она шепнула мне: «Проведем ночь у Ларри».
Я поехала домой и переоделась в шорты и футболку. Уитни заехала за мной на такси. Несмотря на то что зеркало заднего вида было снабжено маленькой ароматической елочкой, ничто не могло перебить запах водителя, поэтому мы со смехом высунулись из окон.
Ларри мне нравился. Между заиканиями и смехом он умудрялся много и быстро говорить. Когда мы подъехали к кирпичному многоквартирному дому на Манн-авеню в Ист-Орандже, он поздоровался с нами и ушел, сказав: «Ну ладно, девочки, чувствуйте себя как дома». Наконец-то мы остались одни.