Ухищрения и вожделения

А Сузи вышла за него, несмотря на протесты матери, которая поначалу вроде бы поддерживала ее планы, возможно, напоминая себе самой, что дочери уже двадцать восемь и время не на ее стороне. Но, как только помолвка состоялась, мать ясно дала понять, что ее единственное дитя могло заключить гораздо лучшую партию, и пустилась во все тяжкие, чтобы это доказать, одновременно развернув яростную кампанию по его перевоспитанию и обучению должным манерам. Но даже ей не удалось отыскать ни одного недостатка в их доме. Дом стоил ему всех его сбережений, а проценты по банковской ссуде были такими высокими, какие он при его доходах едва мог себе позволить; но дом был символом прочности двух самых важных вещей в его жизни — его семьи и его работы.

Сузи прошла хорошую школу как секретарша, но, по всей видимости, рада была оставить работу. Если бы ей хотелось работать, он с удовольствием поддержал бы это ее желание, как все, к чему она проявляла хоть какой-то интерес. Но сам он предпочитал видеть ее довольной своими занятиями по дому и в саду, знать, что она ждет его возвращения в конце дня. Их брак не был современным модным браком, не был он и таким, какой могли себе позволить многие другие пары. Но это был брак, какого хотел он, и он был благодарен, что и Сузи хотела того же.

Он не был влюблен в нее, когда они поженились, теперь он это хорошо понимал. Он мог бы даже сказать, что вряд ли знал, что это значит — любить, поскольку это понятие не имело ничего общего с его взаимоотношениями с женщинами, полустыдными связями, унизительными юношескими неудачами. Но ведь не только у поэтов встречалось оно, весь мир произносил это слово, понимая, казались бы, инстинктивно, если не посредством прямого опыта, что именно оно означает. Иногда он чувствовал себя несправедливо обделенным, лишенным того, что всем дано от рождения, как человек, лишенный вкусовых ощущений или обоняния. И когда три месяца спустя после свадьбы он понял, что любит Сузи, это было для него как открытие, словно он познал наконец что-то давно ему известное, но до сих пор еще не испытанное, словно глазам слепца вдруг открылась реальность света, красок и форм. Это пришло к нему как-то ночью, когда впервые Сузи испытала наслаждение от его ласк и, полусмеясь-полуплача, прильнула к нему, еле слышно бормоча нежные слова. Обнимая ее, прижимая к себе, он вдруг понял в какой-то миг озарения, потрясший его самого, что он ее любит. Это озарение, утверждение чувства явилось ему и как исполнение желаний, и как обещание: это было не концом исканий, но началом новых открытий. Не было места сомнениям. Его любовь, раз уж он понял, что любит, казалась ему нерушимой. В их семейной жизни, возможно, встретятся какие-то моменты, когда оба они почувствуют себя несчастными и недовольными друг другом, но никогда их брак не будет иным, чем в этот миг. Неужели может и вправду случиться так, думал он сейчас, что при первом же серьезном испытании этот брак будет поколеблен или даже рухнет? Что может означать решение Сузи уступить настояниям матери, ее угрозам вперемешку с мольбами в тщательно рассчитанных дозах и покинуть его теперь, когда должен родиться их первенец? Рикардс хотел быть вместе с ней, когда ей впервые дадут подержать ребенка. А сейчас ему могут даже не сообщить, что начались схватки. Воображаемая сцена, преследовавшая его по ночам, перед сном и по утрам, как только он открывал глаза, — торжествующая теща стоит в родильной палате с его ребенком на руках, — доводила его неприязнь к этой женщине чуть ли не до паранойи.