Ухищрения и вожделения

— Никаких следов недавней сексуальной активности. Она не была изнасилована. Она, судя по всему, была женщиной, обладавшей исключительным здоровьем, пока кто-то не набросил ей на шею удавку. Сейчас, проанализировав содержимое желудка, он может несколько более точно определить время смерти, но не изменяет своей первоначальной оценки. Между восемью тридцатью и девятью сорока пятью, но если мы считаем, что смерть наступила в девять двадцать, он возражать не станет. И она не была беременна, сэр.

— Хорошо, сержант. Встретимся у старого пасторского дома минут через сорок пять.

Но, черт возьми, сегодня он ни за что не начнет свой день — а день будет тяжелым — без завтрака. Рикардс быстро достал из целлофанового пакета в холодильнике пару ломтиков бекона и сунул их в духовку, включив ее на полную катушку. Включил и чайник и потянулся за кружкой. Самое время выпить горячего кофе покрепче, а потом он положит горячий бекон меж двумя хорошими ломтями хлеба и съест их уже в машине.

Через сорок минут, проезжая через Лидсетт, он думал о вчерашнем вечере. Он не предложил Адаму Дэлглишу поехать вместе с полицейскими в старый пасторский дом. Не было необходимости. Представленная им информация была детальной и точной, и вряд ли нужно было, чтобы Дэлглиш, коммандер столичной полиции, лично указал сундук с ненужной обувью. Но тут была и другая причина. Рикардс с удовольствием выпил с ним виски и съел это его жаркое, или как он его там назвал, рад был обсудить те стороны расследования, которые и так на виду. В конце концов, что между ними двумя может быть общего, кроме дела? Но это совершенно не означает, что ему так уж хочется, чтобы Дэлглиш присутствовал при том, как он это дело делает. Вчера вечером он был рад заехать на мельницу, благодарен за возможность не возвращаться сразу в пустой дом, посидеть с Дэлглишем у камина, в котором пылают поленья. Под конец он даже почувствовал себя вполне легко и спокойно. Но как только он оказался один, без Дэлглиша, его снова с той же обескураживающей силой, что и у смертного ложа Свистуна, стали одолевать сомнения. Он был уверен, что никогда полностью не примет этого человека. И знал почему. Достаточно было вспомнить тот случай, и старая неприязнь волной заливала все его существо. А ведь это произошло почти двенадцать лет назад, Дэлглиш вряд ли даже помнил об этом. И главным, что глубже всего задевало Рикардса, было то, что слова, которые остались в его памяти на долгие годы, которые прозвучали тогда так унизительно и чуть было не подорвали его веру в собственные профессиональные способности, были так легко произнесены и, судя по всему, так быстро забыты.

В крохотной комнатушке под самой крышей в узком, битком набитом обитателями доме на Эджуэр-роуд они стояли у трупа пятидесятилетней проститутки. Прошло уже больше недели после ее смерти, когда обнаружили труп, и вонь в захламленной, никогда не проветривавшейся конуре была такая, что ему пришлось прижать ко рту платок, чтобы удержаться от рвоты. Одному из полицейских это не удалось. Он бросился к окну, попытался его открыть, но облепившая раму жирная грязь плотно склеила створки. Сам Рикардс никак не мог проглотить слюну, словно и она пропиталась миазмами. Платок, прижатый ко рту, стал мокрым насквозь. Женщина лежала, совершенно нагая, посреди бутылок, объедков и рассыпанных таблеток, непристойным бугром разлагающейся плоти, всего в нескольких сантиметрах от переполненного ночного горшка, до которого она в последний момент так и не смогла дотянуться. Но больше всего в этой комнате несло не из горшка. После ухода патологоанатома Рикардс сказал:

— Ради всего святого, неужели нельзя убрать это отсюда?

И тут он услышал от двери голос Дэлглиша:

— Сержант, в данном случае нужно говорить «тело». Или же «труп», «покойница», «жертва», даже «усопшая», если вам это предпочтительнее. То, что вы видите перед собой сейчас, было женщиной. О ней нельзя было сказать «это» при жизни, нельзя и после смерти.

Рикардс до сих пор реагировал на это воспоминание даже чисто физически: ощущал спазм в желудке и жаркий прилив гнева. Не следовало тогда спускать Дэлглишу, тем более что выволочка была сделана принародно, в присутствии младших полицейских. Ему надо было посмотреть этому высокомерному гаду прямо в лицо и высказать все, что он думает, пусть даже это стоило бы ему его нашивок:

— Но ведь она уже больше не женщина, верно, сэр? Она больше не человек, правда? А раз она больше не человек, то что она такое?