Ухищрения и вожделения

Прислонив велосипед к низкой, сложенной из дикого камня стене, она прошла туда, где когда-то, по-видимому, была огромная дверь, и вошла внутрь аббатства. В такие вот тихие, полные лунного света ночи она приходила сюда вместе с матерью. Начинались эти маленькие экспедиции с того, что мать говорила: «Давай-ка пойдем побеседуем с монахами». Они брали велосипеды, приезжали сюда и бродили молча — слова им были не нужны — под разрушенными сводами или стояли, рука в руке, там, где когда-то был алтарь, прислушиваясь к тем звукам, что в давние времена слышали, хоть и на большем отдалении, монахи аббатства: к немолчному, глухому и печальному биению моря. Вот тут, в этом месте, — Тереза хорошо это знала — маме было легче всего молиться; тут, на этой изрытой морщинами времени земле, она чувствовала себя гораздо лучше, чем в уродливом здании из красного кирпича, куда отец Макки приезжал каждое воскресенье служить мессу.

А Терезе недоставало этих воскресных встреч с отцом Макки. Она скучала без его шуток, без молитв, без его забавного ирландского акцента. Но после смерти мамы он редко заходил в их дом, да его и не очень-то привечали. Она помнила, как в последний приезд он пробыл у них совсем недолго и, когда отец проводил его до двери, сказал на прощание:

— Ее дорогая матушка, да упокоит ее Господь, хотела бы, чтобы Тереза регулярно ходила к мессе и исповедовалась. Миссис Стоддард-Кларк с удовольствием заехала бы за ней в следующее воскресенье на машине, а потом Тереза еще заехала бы в Грейндж к ленчу. Право, это было бы вовсе не плохо для девочки, как вы полагаете?

И голос отца в ответ:

— Ее матери больше нет. Ваш Господь нашел нужным лишить ее матери. Тесс теперь человек самостоятельный. Когда ей захочется пойти к мессе, она пойдет. И исповедаться придет, когда ей будет в чем исповедаться.

Трава здесь поднялась высоко, тут и там торчали сорняки, виднелись головки засохших цветов, земля горбилась под ногами, так что идти нужно было очень осторожно. Тереза прошла под самую высокую арку — арку восточного окна, где когда-то сверкал во всей теперь лишь воображаемой красе многоцветный витраж. Теперь окно превратилось в пустую глазницу, сквозь которую видно было мерцающее в лучах море и плывущая над ним луна. Тереза зажгла фонарик и совсем бесшумно, молча принялась за дело. Она прошла к стене, держа в руке раскрытый нож, и попыталась отыскать большой плоский камень с гладкой поверхностью, который мог бы служить основанием для ее алтаря. Поиски были недолгими, и она высвободила камень из стены с помощью ножа. Но в углублении за камнем что-то лежало. Тоненький кусок картона был засунут глубоко в щель. Она вытащила его и развернула. Это была половинка почтовой открытки с изображением западного фасада Вестминстерского аббатства. Правая сторона открытки была оторвана, но все равно невозможно было не узнать знакомые двойные башни аббатства. Перевернув открытку, девочка увидела надпись — несколько строчек, расшифровать которые при лунном свете было невозможно, впрочем, она и не испытывала особого любопытства. Открытка казалась совсем новенькой, но почтовый штамп не разобрать, и нельзя было отгадать, сколько она здесь пролежала. Может, кто-то спрятал ее здесь летом, играя с сестрами и братьями. Открытка не внушала беспокойства; более того, Тереза была так занята своими собственными мыслями, что записка ее вовсе не заинтересовала. Такие записочки ее школьные подруги оставляли друг другу в школе, пряча их в пристройке для велосипедов или незаметно засовывая подруге в карман жакета. Она хотела было разорвать открытку, но передумала, тщательно разгладила и положила обратно. Пробираясь вдоль стены, она отыскала другой подходящий камень и еще несколько помельче, чтобы укрепить на алтаре свечу. Вскоре алтарь был готов. Тереза зажгла свечу: шипение загоревшейся спички показалось ей неестественно громким, а свет — слишком сильно бьющим в глаза. Уронив несколько капель расплавленного воска на камень, она прилепила к нему свечу и укрепила, обложив камнями помельче. Потом уселась перед алтарем, скрестив ноги и устремив глаза на ровное пламя свечи. Она знала: мама придет, она будет невидима, но даст знать о своем присутствии; она будет молча, но совершенно разборчиво говорить с ней. Нужно только терпеливо ждать и смотреть не отрываясь в немигающий огонь свечи.

Она попыталась выбросить из головы абсолютно все, кроме тех вопросов, которые она пришла задать маме. Но мама умерла так недавно и память о ее смерти причиняла такую боль, что выбросить это из головы оказалось невозможно.

Мама не хотела умирать в больнице, и папа обещал ей, что этого не будет. Она расслышала, как он шепотом уверял маму в этом. Она знала, что доктор Энтвистл и районная медсестра были против. Она слышала и обрывки разговоров, не предназначенных для ее ушей, но в темноте лестницы, за дубовой дверью гостиной, где она замирала молча, слова звучали громко и ясно, словно девочка стояла прямо у постели больной.