Уход Толстого. Как это было

Как отрадно было мне это слышать! Дверь в комнату Льва Николаевича была открыта. Я долго стояла и смотрела на него. Он лежал высоко на подушках, глаза были закрыты, он тяжело и громко дышал; спал ли он, был ли в забытье — я не знаю. Я уже видела его раньше в 1902 году почти умирающим в Крыму, но теперь в выражении этого строгого лица было что-то особенное. Мне хотелось, чтобы он открыл глаза и увидал меня; мое присутствие не могло испугать его; Астапово от Козельска в четырех часах езды, и так естественно было, что я приехала. Но я так и не дождалась. Он застонал, к нему подошли Душан и Чертков, что-то стали с ним делать, и я ушла»[249].

Из «Яснополянских записок»

Душана Петровича Маковицкого

5 ноября

«В 10 часу дня Л. Н. в полубреду настаивал, чтобы что-то „делать дальше“. Мы стали ему читать „Круг чтения“, сначала я, потом Варвара Михайловна, потом Татьяна Львовна, которую Л. Н. спрашивал, благодаря ее за что-то, и сказал: „Милая Таня“.

Прочли три раза подряд 5 ноября „Круга чтения“.

Когда перестали читать, Л. Н. сейчас же спросил:

— Ну, что дальше? Что написано здесь? — настойчиво. — Что написано здесь? Только ищи это… Нет, сейчас от вас не добудешь ничего.

Последнюю фразу говорит Л. Н. почти плачущим голосом и, повертывая голову, ложится.

— Что нынче было?»[250]

5 ноября. 12 часов дня

[Официальный бюллетень:

«Ночь почти не спал, часто впадал в забытье, бредил, под утро успокоился. Температура вечером 38,4, утром 37,1; пульс 120 с частыми перебоями, дыхание 40. Местные явления в легком без перемены. Изжога и частая икота. Очень большая слабость, сознание ясно. Врачи: Никитин, Маковицкий, Семёновский, Беркенгейм»[251]].

Из книги Александра Борисовича Гольденвейзера «Вблизи Толстого»

«5 ноября. С утра Л. Н. слаб, но ему скорее немного лучше, чем с вечера, и особенно ночью. Л. Н. всех узнает, разумно отвечает на нужные вопросы, но все-таки часто впадает в забытье.

Утром приехал из Москвы Г. М. Беркенгейм. Он очень озаботился улучшением окружающей Л. Н. обстановки: велел вынести лишние вещи, вычистить все кругом. Заставил по нескольку раз в день мыть полы во всем домике. Обратил внимание на то, чтобы Л. Н. хоть немного питался.

Л. Н. попил немного молока и съел ложечки три овсянки. Беркенгейм советовал даже дать Л. Н. бульону, но на это Александра Львовна и другие никто не согласился.

Григорий Моисеевич предложил Л. Н. кефиру.

Л. Н. необыкновенно трогателен. Нынче он часто в полубреду; в минуты ясного сознания он говорит только ласковые слова…

Подошел Душан Петрович. Л. Н. сказал ему:

— Душан, милый Душан!

Татьяне Львовне тоже сказал:

— Танечка, милая…

Когда приехал Беркенгейм и был около Л. Н. с другими докторами, Л. Н. ничего не сказал. Потом, когда его уложили в чистую постель, он спросил Александру Львовну:

— С кем я не здоровался?

— Ты со всеми здоровался, папа.

— Нет, нет. Я с кем-то не здоровался. Кто здесь?

Александра Львовна стала всех называть.

Когда дошла до Григория Моисеевича, Л. Н. сказал:

— Позови его.

Григорий Моисеевич подошел. Л. Н. сказал ему:

— Спасибо вам, милый Григорий Моисеевич.

Григорий Моисеевич наклонился и поцеловал ему руку.

Л. Н. заплакал, а Беркенгейм выбежал вон из комнаты.

Физически Л. Н. сильно страдает. Доктора, боясь ответственности, вызвали телеграммой из Москвы Усова и Щуровского, которых ждут завтра. Сейчас при Л. Н. четыре доктора: Никитин, Беркенгейм, Душан Петрович и Семеновский»[252].

Из «Очерков былого» Сергея Львовича Толстого

«5 ноября. Утром я сидел у отца вместе с Сашей. Потом пришла Таня. Он все говорил: „Как вы не понимаете. Отчего вы не хотите понять… Это так просто… Почему вы не хотите это сделать“. И он, видимо, мучился и раздражался оттого, что не может объяснить, что надо понять и сделать. Мы так и не поняли, что он хотел сказать.