Уход Толстого. Как это было

Вечером отец стал медленно водить руками по груди, притягивать и отпускать одеяло — словом, делать то, что называется, по-народному, „прибираться“, или „обираться“. А иногда он быстро водил рукой по простыне, как будто писал»[253].

Из письма Татьяны Львовны Сухотиной мужу М. С. Сухотину

5 ноября 1910 г. Астапово

«В 5 часов (дня. — В. Р.) сидела с доктором Семеновским. Папа посмотрел на меня и говорит: „На Соню много падает“. Я слышала, но хотела более уверенно знать, что он говорит о ней, и переспросила: „На соду падает?“ — „На Соню… на Соню много падает. Мы плохо распорядились…“ Потом он сказал что-то невнятное. Я спросила: „Ты хочешь ее видеть? Соню хочешь видеть?“ Он ничего не ответил, никакого знака не подал, ни отрицательного, ни положительного. У меня руки и ноги затряслись, и я вся похолодела. Повторить вопроса я не решилась. Это было бы равносильно тому, чтобы задуть погасающую свечу»[254].

«Как-то он спросил меня: „Ты к себе не едешь?“ Я ответила: „Нет, папенька“. Он грустно ответил: „Что же ты?“»[255].

Л. Н. Толстой играет в шахматы с М. С. Сухотиным, мужем дочери Тани. Ясная Поляна. 1908. Фотография К. К. Буллы.

Слева направо: Л. Н. Толстой, Т. Л. Сухотина-Толстая с Таней (дочерью М. Л. Толстого) на руках, Ю. И. Игумнова, А. Б. Гольденвейзер, С. А. Толстая, Ваня (сын М. Л. Толстого), М. С. Сухотин, М. Л. Толстой, А. Л. Толстой

Из «Яснополянских записок»

Душана Петровича Маковицкого

5 ноября

«Сегодня два раза будили Л. Н. — раз для того, чтобы напоить, раз, чтобы перенести на другую кровать.

Сегодня были все,несмотря на абсолютно плохой прогноз, поставленный Семеновским, в приподнятом, бодром состоянии духа. И не хочется верить, чтобы дорогóй человек умер, к тому же недавно такой бодрый, крепкий и преодолевший столько тяжелых болезней. Воспаление не распространяется, и Л. Н. меньше горит и меньше вчерашнего бредит, движения свободнее…»[256].

6 ноября

АСТАПОВО

Из «Яснополянских записок»

Душана Петровича Маковицкого

6 ноября. Ночь и утро

«Первую половину ночина 6 ноября спал довольно спокойно, вторую — тревожно, громко стонал от икоты и изжоги.

Временами был в полузабытьи. Пульс был слабый, частый, с большими перебоями. За ночь впрыснуто два шприца камфары, температура утром 37,2. Большая слабость, одышка, икота. Дыхание не затруднительнее, чем вчера. Пролежень на правом костреце. Его заметил еще вчера вечером Дмитрий Васильевич (неободранный). А слева на левом колене тоже неободранный пролежень. Утром под кожу впрыснуты дигален и камфара.

Приехали доктора Щуровский и Усов. Они очень деликатно и коротко выслушивали легкие Л. Н-ча. Л. Н. их не узнал и задыхался. После спросил:

— Кто эти милые люди?

После консилиума все мы, ходящие за Л. Н., упали духом. Один Владимир Григорьевич так же спокойно ухаживает за Л. Н., как и прежде. Он невозмутимо спокоен и не теряет надежды»[257].

Из воспоминаний Александры Львовны Толстой

6 ноября. Утро

«Сравнительно с предыдущей ночью эта ночь прошла довольно спокойно.

К утру температура — 37,3; сердце очень слабо, но лучше, чем накануне. Все доктора, кроме Беркенгейма, который все время смотрел на болезнь очень безнадежно, ободрились и на наши вопросы ответили, что хотя положение очень серьезно, они не теряют еще надежды.

В 10 часов утраприехали вызванные из Москвы моими родными и докторами Щуровский и Усов.

— Кто пришел?

Ему ответили, что приехали Щуровский и Усов. Он сказал:

— Я их помню. — И потом, помолчав немного, ласковым голосом прибавил:

— Милые люди.

Когда доктора исследовали отца, он, очевидно, приняв Усова за Душана, обнял и поцеловал его. Но потом, убедившись в своей ошибке, сказал: