Уходи с ним

Наконец мы добираемся до плоской крыши. Пришлось делать многочисленные остановки, чтобы Малу могла перевести дух. Всякий раз мы пропускали идущих за нами людей, чтобы не создавать пробку. Последние десятки ступеней тяжело дались ногам, и Малу постоянно замирала. Но вот мы наконец наверху, и я увидела, как от радости у нее заблестели глаза и порозовели щеки. Не в этом году она подведет черту, и это очень добрый знак.

Перед нами простираются Страсбург и Эльзасская равнина. Воздух настолько прозрачен и светел, что можно разглядеть даже Вогезы и Черный лес. Во времена моего детства можно было наклониться и увидеть, что там внизу: смотришь на землю, и возникает ощущение необъятности. А еще ноги от пустоты становятся ватными. Сегодня эта необъятность ограничена решеткой, вид уже совсем не тот, она не дает наклониться, и почувствовать головокружение, и увидеть внизу людей, копошащихся, как муравьи под огромным камнем, который кто-то приподнял.

Необъятность ограничили из-за самоубийств – в частности, чтобы защитить зевак на паперти, которые рискуют оказаться раздавленными семьюдесятью килограммами уже мертвой плоти, от которой отказалась уставшая душа. Решетка отчасти понятна. Но все равно жаль. Когда я делюсь с Малу своими размышлениями, она даже не дает себе труда ответить. Я прекрасно знаю, что когда мы здесь, она как бы отсутствует. Поэтому даю ей спокойно подумать, глядя вдаль. Необъятность внутри нее, и не знаю, какая решетка могла бы ее ограничить, если она вообще существует.

Думаю, что не существует.

Потом она спрашивает, как у меня дела.

Зачем мне ей врать?

– Мне кажется, что я угасаю по мере того, как пытаюсь дать жизнь – жизнь, которая не желает обосноваться во мне…

– Ну так дай время времени, чтобы все шло по порядку.

– Да, это верно.

– А как та малышка, с которой ты ходила к врачу из-за жизни, обосновавшейся в ней вопреки ее желанию?

– Нам назначили время второго визита, мы сходили, потом я привезла ее к себе. Удачно совпало, что Лоран был в отъезде. Он не любит, когда кто-то приходит, особенно с ночевкой, и тем более если они незнакомы.

– Знаю.

– А тут еще аборт, можешь себе представить.

– Даже не осмеливаюсь.

– Хорошо, что мы были вместе. Ей было страшно и больно, и кровотечение сильное. Я ее успокоила, объяснила, что и должно быть сильнее, чем при месячных, что все это нормально. Мы прикинули разные способы предохранения. Я ее убедила выбрать наиболее эффективный метод, чтобы такое больше не повторилось, и мне удалось договориться с твоей акушеркой «14 Июля» о визите на следующий день. А потом мы поговорили о ее брате. Она выложила все, что у нее на сердце. Этот страх, что он умрет и она снова окажется в приюте. Я утешила ее, как могла, но она прекрасно понимает, что все может перемениться в одно мгновение. Грустно такое видеть.

– Ты ничего не можешь поделать.

– Знаю.

– Ты ведь и так здорово помогла малышке, она надолго это запомнит, наверное. Ну, можно надеяться.

– Она кажется такой молоденькой, а ей столько уже пришлось пережить. В четырнадцать лет я еще ходила в юбочке и белых носочках и не отрывала носа от учебников, а не глаз от мальчиков.

– У нее свои причины. Знаешь, мы скоры на суд, а вдруг для этой девочки любовь – единственный выход, ведь ей так ее не хватало?

– Разве это действительно любовь?..

– По крайней мере, ее иллюзия. Она это делает, потому что самой любви не чувствует. Иногда иллюзия кажется такой реальной, что ее за реальность и принимают. Что в четырнадцать лет, что в тридцать пять, что в семьдесят.

– У тебя в жизни было много иллюзий?

– Слишком много. Но в определенном возрасте ты уже можешь сказать себе: пусть иллюзия, невелика важность.

– И когда же?

– Когда в твоей жизни накопилось слишком много разочарований и слишком часто они подменяли собой очарование жизни. Когда больше ничего не важно, потому что все важное осталось в прошлом.

– И как ты себя там чувствуешь, в своей иллюзии?

– Счастливой. Чего и тебе желаю.

– …

– Давай спускаться? Быстро не получится, у меня колени сдают. А потом мне хотелось бы сходить с тобой в кондитерскую. Они там делают лучшие «Париж-Бресты» в городе.

– Уж больно ты загадочная, сама хоть понимаешь?

– Ну и что? – заявила она, улыбаясь, как всегда, уголком рта.

– А то, что, как тебе известно, у меня от этого ум за разум заходит.

– В один прекрасный день я тебе все объясню.

– Когда?

– Когда буду готова все рассказать, а ты будешь готова выслушать.

– Яснее мне не стало.

– И так слишком ясно…

Свет гаснет

Прошел месяц, и я вижу Джульетту в последний раз. Я слишком хорошо себя чувствую, чтобы здесь оставаться. Восстановление идет достаточно быстро, и меня уже могут перевести в реабилитационный центр. Я отбываю завтра. Я знал, что таким будет следующий этап. С одной стороны, я счастлив, что выздоравливаю, и хотя мое состояние вряд ли позволит мне в скором времени обрести полную независимость, я чувствую себя в жизни уверенней.

Да, но…