Уходи с ним

Как при игре в «морской бой». Частичное попадание. Мне удалось смягчить эмоциональные потери сестренки, любя ее так, как должна бы любить мать. А вот я сам? Кто так любил меня? Никто. Правда, был еще дедушка. Он любил нас, как мог, единственный более-менее нормальный человек в семье. Вот только любил он нас издалека, потому что большего не мог.

А еще была Саида, соседка-марокканка, которая давала мне приют всякий раз, когда оставаться дома не было никакой возможности. Стенка между нашими квартирами пропускала все звуки, поэтому она слышала, когда у нас начинался очередной обвал. Тогда она звонила в дверь и предлагала забрать меня на несколько часов. Наверно, Саида любила меня, как мать. Она была мягкой, ласковой и желала мне добра. Я ее слушался. Именно ей я показывал свой дневник, и она хвалила меня или спрашивала, не мог ли я добиться большего. В последнем случае она говорила: «Тогда постарайся получше» – и улыбалась, вселяя уверенность.

И все же внутри у меня оставалась зияющая дыра, эмоциональный голод, который, вполне возможно, я утолял любовью к сестре. Я это осознал три года назад. Может, для того и произошел тот несчастный случай – если уж в жизни все имеет смысл, как утверждает Малу. Я не хотел, чтобы она взрослела, не хотел прислушаться к ней, и потребовалась долгая вынужденная разлука, чтобы я понял, до какой степени не даю ей вздохнуть. Осознание идет своим путем. И хотя бывают осечки, все же кислород я ей больше не перекрываю.

Ванесса повернулась на другой бок, предварительно пожелав мне доброй ночи и поцеловав в лоб. Я обнял ее, она прижалась потеснее, уперев свои холодные ягодицы мне в живот, как круглый кусочек пазла, который нашел свою выемку. Правда, у Ванессы теперь появился другой подходящий ей кусочек.

Вот если бы Джульетта оказалась тем кусочком, которому не хватает именно меня. Должен же и я найти кого-то, чтобы составить нечто целое.

Засыпаю, думая о ней.

Где она?

Что делает?

Ждет ли меня?

Она спасается от волка…

Когда солнце встает дважды

Я спала как убитая. Свинцовым сном. А может, чугунным – как целая Эйфелева башня.

Плетусь умыться, чтобы выглядеть хоть чуть-чуть поприличней. На дворе еще ночь, и вся гостиница наверняка спит. Может, звук льющейся воды разбудил постояльцев из соседнего номера. Ну и ладно. Они же шумели вчера допоздна, когда вернулись с вечеринки и хохотали во все горло в коридоре.

Гостиница стоит в начале главной улицы. Я выхожу через боковую дверь – ее специально не запирают на ночь – и направляюсь к рыбной лавке Александра. Свежий воздух действует на меня невероятно успокаивающе. Я надежно укутана, так что он проникает в меня только через дыхание и дарит ощущение внутренней свежести, обновления. Я глубоко дышу, широко раскрыв рот, чтобы как можно полнее впитать в себя это дуновение жизни. Кажется, даже голова закружилась. Только что прошел дождь, наверно настоящий ливень, и запах отмытого мира восхитителен. На востоке небо вроде бы очищается, что обещает прекрасный восход солнца над Дан д’Oш[30]. Издалека я вижу свет. Кажется, он горит уже довольно давно. Да уж, никто не скажет, что они отлынивают от работы. Александр с отцом спят живительным сном моряков: коротким, но эффективным.

Я заранее радуюсь встрече. Знаю, что мне она будет во благо. И восхищаюсь их мужеством и великодушием.

За шестьдесят лет, что он занимался своим ремеслом, отец Александра навидался всякого. Тело серфингиста, исчезнувшего лет восемь назад, вдруг оказалось в его сетях – и тело это сохранило подобие формы только благодаря синтетическому комбинезону. Или нечто вроде мумии, которую нужно скорее поднять на борт и отвезти в порт, к семье, к возвращению в достойный вид – иногда чтобы дать вдове возможность получить наконец наследство покойного и пристойно растить его сирот, до того не имевших доступа к имуществу отца, объявленного всего лишь отсутствующим. Нет тела – нет смерти. Или когда приходится извещать вдову коллеги, что машина ее мужа по-прежнему в порту, а лодка найдена – пустой.

И все же он каждое утро здесь, с неизменным ножом в руке, разделывает рыбу для дневных клиентов и не позволяет себе жаловаться ни на погоду, ни на заработок, ни на неудачные дни без улова, потому что некому его слушать. Да и какой смысл.

Это называется «смирение». Смирение глубокое, простое, очевидное, безоговорочное. И я понимаю, думая об этом на подходе к их дому, что именно такое благородство души мне и нужно, чтобы всплыть на поверхность из холодных глубин, которые едва не поглотили меня благодаря стараниям одного человека. Человека недостойного, который только и делал, что жаловался на слишком высокие налоги да прикидывал, какие вложения выгоднее окупятся после выхода на пенсию и как лучше обвести вокруг пальца налоговую инспекцию на вполне законных основаниях. Если бы он выудил из воды мертвеца, он бы на него плюнул.