Уходи с ним

— Не знаю. Вначале я ничего не замечала, а потом стало слишком поздно.

— И тогда вы постарались приспособиться.

— Я делала, что могла, а не то, что должна была.

— Бесполезно сожалеть о том, что вы не поступили по-другому, когда все уже позади. Александр зол на себя за то, что так легко отпустил вас, да и я виню себя: мне надо было проявить настойчивость.

— Это я оттолкнула вас обоих, вас троих, вас четверых вместе с Малу. Оттолкнула всех, на самом-то деле.

— Это же не вы, а ваш… сожитель, разве не так?

— Так. Думаю, он хотел изолировать меня, чтобы я принадлежала только ему, чтобы ослабить меня, сделать уязвимой.

— И у него получилось.

— Да.

— Почему вы ничего не замечали?

— Потому что он сумел меня убедить, покорить, сделаться необходимым для моего существования или, по крайней мере, заставить меня в это поверить. А еще дело в ребенке, которого я так хотела. Мне кажется, я ничего не видела, потому что это желание заставляло забыть обо всем остальном.

— Почему это так важно для вас?

— Ты ничто, если у тебя нет ребенка.

— Каждый остается собой. Дети — наше потомство, а не мы сами.

— Да, но наше потомство определяет нас! Без ребенка для меня все заканчивается здесь — в масштабах вселенной.

— А это так важно, если конечной точкой будете вы?

— Значит, я ни на что не годна.

— Но ведь цель — не оказаться на что-то годной, а существовать, разве не так?

— Я ничто без ребенка.

— Хотите, скажу вам?

— Да.

— Вы Джульетта, с ребенком или без, вы Джульетта, потрясающая женщина, которая заботится о других, улыбается, сыплет угрозами, когда ты сдаешься, поддерживает, когда у тебя опускаются руки, оказывается рядом, когда это нужно. Разве это ничто?

— Не знаю, я больше ничего не знаю. Допускаю, это кое-что.

Она вытягивается на траве, закинув руки за голову, и смотрит в небо. Вполне возможно, она смотрит прямо в глаза вселенной, спрашивая, так ли важно думать, что все закончится на тебе, действительно ли дети определяют родителей или же каждый в результате представляет собой независимый элемент, образующий вместе с другими нечто целое. Но если она часть целого, значит она не ничто. С ребенком или без.

А может, она не думает ни о чем, а просто разглядывает небо…

— А теперь?

— Теперь?

— Что вы собираетесь делать?

— Я собиралась выяснить у козерогов, что они об этом думают.

— Они с вами разговаривают?

— А с вами нет?

— Нет. И что они вам говорят?

И что теперь?

Они говорят мне: «Уходи с ним, не оставайся на вершине, только возвращайся, когда захочешь, когда почувствуешь, что должна вдохнуть простор».

Я глубоко тронута тем, что Ромео меня искал. Значит, я дорога ему. И счастлива, что он меня нашел. Он утверждает, что это не его заслуга, ведь без Малу у него ничего бы не получилось, но его заслуга уже в том, что он обратился к Малу. Он сказал, что она любит меня всем сердцем и важно, чтобы я это знала. Я и так знаю, но как хорошо снова это услышать.

Я вспоминаю момент нашего знакомства. Он был в жутком состоянии: весь в повязках, кожа черная, слезы и мрак в душе. И все же я привязалась к нему, сама не понимаю, почему. Три года спустя он проехал через всю Францию, обошел озеро, залез на гору, чтобы сидеть теперь рядом со мной.

Он надолго замолкает после каждого своего вопроса. Не знаю, то ли размышляет, то ли дает мне время найти ответ. А может, и то и другое. Потом заговаривает о Лоране.

— Я встретил его в больнице.

— Он обвинял меня в том, что я потеряла ребенка.

— Он был бы прав, только если б вы сделали это нарочно…

— Но я же не нарочно!

— Тогда как же он может вас упрекать, Джульетта?

— Он начал осуждать, порицать меня, как только почувствовал, что я достаточно привязалась к нему, чтобы не суметь возразить.

— А сейчас, как он отреагировал на то, что вы ушли?

— Он не выносит, если я проявляю хоть толику независимости. Да что далеко ходить, он предъявил мне ультиматум: если я сегодня же, не позднее чем через час, не вернусь, он выбросит все мои вещи в окно. И я знаю, что он это сделает.

Я вижу, как Ромео достает из кармана телефон.

— Какой у вас адрес?

— Что вы делаете?

— Попрошу сестру и ее приятеля, ну, хм, Гийома, уж коль вы его хорошо знаете, поехать подобрать ваши вещи.

— Он будет в дикой ярости.

— Гийом?

— Да нет, Лоран.

— Ну и что?

— …

Я не знаю, что ответить. Ну и что? Ну и что? Ну и ничего! Даже если он уничтожит мои вещи, мне плевать. Он уничтожил меня, ничего хуже он сделать не может. А здесь, на высоте двух тысяч метров, я в безопасности с Ромео и парой десятков телохранителей, вооруженных здоровенными рогами. Он больше не может меня уничтожать. Я спасла Лизетту, а остальное — всего лишь вещи.

Ну и что?

А вот что: убирайся из моей жизни!

Я получаю послание от Лорана, который бряцает своим ультиматумом: «Это твой последний шанс, Джульетта. Через полчаса я все вышвырну в окно».

— Ну вот, он продолжает изводить меня. Ответить или нет?

— Ответьте «О’кей».

— Просто «О’кей»?

— Ну да, «О’кей». Вы хотите туда вернуться?

— Нет.