Уходящее поколение

Из рабочих записей Пересветова

«С интересом прочел «Жизнь Арсеньева» Бунина. Раньше эту вещь не читал и вообще к Бунину относился критически, хотя его талант все ставили высоко. Отвращало от него нечто барское, чего и следа нет ни у Чехова, ни у Куприна, ни у Горького, его современников. Роман «Жизнь Арсеньева» наполовину, если не больше, автобиографический, написанный Буниным в белой эмиграции ретроспективно о своей молодости. Порекомендовал мне его прочесть Николай Севастьянович: ему, должно быть, поднадоели мои жалобы на дилетантство, вот он и посчитал, что мне полезно ознакомиться, как становились писателями смолоду.

Арсеньев в романе Бунина признается, что «никакого долга перед народом» он «никогда не чувствовал»: ни «жертвовать собой за народ, ни «служить» ему (слово «служить» он берет в кавычки) я не могу и не хочу». Он «из себя выходит», когда ему говорят, что поэт обязан быть гражданином: как это он «должен принести себя в жертву какому-нибудь вечно пьяному слесарю или безлошадному мужику»?

Словом, перед нами искренний жрец «искусства для искусства», чуть ли не с отроческих лет замысливший сделаться писателем. Над стихами Некрасова о «ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови» он позволяет себе цинически издеваться: «Да кто же это уж так ликует, думаю я, кто болтает и обагряет!»

Но чему у Арсеньева можно поучиться, так это феноменальной писательской наблюдательности. Я лично смолоду просто жил, как всякий живет, а он чуть ли не каждое новое впечатление откладывал в свою писательскую копилку. Вот истинный профессионал! Но и тут он строго следовал своему антиобщественному художественному кредо. Его наблюдения, при всей их остроте и меткости, крайне специфичны: «Я, как сыщик, преследовал то одного, то другого прохожего, глядя на его спину, на его калоши, стараясь что-то понять, поймать в нем, войти в него… Писать! Вот о калошах, о спинах надо писать, а вовсе не затем, чтобы бороться с произволом и насилием, защищать униженных и оскорбленных, давать яркие типы, рисовать широкие картины общественности, современности, ее течений и настроений!» При взгляде на пьяницу нищего его трогает не судьба этого несчастного человека, — нет. «Ах, как опять мучительно радостно: тройной клубничный нос!» — восклицает Арсеньев (роман написан от его лица). В извозчичьей чайной его привлекают рыжие бороды, мокрые веревочки на ручках чайников; «Наблюдение народного быта? Ошибаетесь — только вот этого подноса, этой мокрой веревочки!» (!)

Порой закрадывается мысль, не шаржирует ли Бунин Арсеньева и в его лице буржуазную «теорию искусства для искусства»? В романе много внимания уделено сексу, причем даже свои отношения к девушкам и женщинам Арсеньев процеживает через «дуршлаг» писательских наблюдений, не поймешь, живые они для него люди или будущие персонажи. Не думаю, что этому у него следует учиться.

В общем, бунинский Арсеньев недурная иллюстрация к словам Маркса о «профессиональном кретинизме», в данном случае писательском. Да и его фактическое «кредо», «искусство для искусства», не более как профессиональный кретинизм записных «эстетов».

Читая книгу Бунина, лишний раз убедился, что в писательском мастерстве мне многое нужно наверстывать».