Уходящее поколение

— Ты, видать, нездешний, условий наших не знаешь. Когда бы мы получше жили, было бы у нас имущество, чтобы его вместе сложить… А сейчас что? С хлеба на квас перебиваемся. Тут сколько ни таскай в общий котел, толку не будет… Вот я и говорю людям правду, какая она есть. На то меня и в председатели выбрали… А ты меня этим корить хочешь?

«Ну и фрукт!» — подумал Пересветов и сказал:

— Так по-твоему, значит, мы удираем? Стало быть, и наши предки сто тридцать лет тому назад от Наполеона удирали, а не отступали, чтобы собраться с силами и стукнуть так, чтобы ему неповадно было? Уж если ты такой знаток истории, должен знать, что вот здесь, на вашей земле, крестьяне сами поджигали свои стога и избы, чтобы их имущество врагу не досталось. В леса уходили, рогатины вырубали и с ними шли на непрошеных пришельцев, как на медведей… Ты что же, не знаю, как тебя звать, Иван Непомнящий, что ли? Кому ты служишь, кого ждешь? Для Гитлера хочешь рабочую силу сберечь? Ведь этих баб, как ты их называешь, он, если придет, заставит окопы рыть, чтобы из них фашисты по их мужьям и братьям стреляли. А то еще в Германию на подневольные работы угонит. А ты их агитируешь, чтобы его дожидались и в эвакуацию не уезжали. Выходит, что ты прямой изменник и предатель!

Одна из женщин поднялась с бревен и сказала:

— Ты, Ермил Кузьмич, имущество имел, вот бы и отдал его в колхоз добровольно, было бы с чем обществу хозяйство зачинать.

Остальные молчали. Она повернулась и ушла. Председатель, не прерывавший Пересветова, и ей ничего не ответил. Встал и вымолвил:

— Ну, побалакали, спать пора. У каждого свой ум, чужого никому в башку не вложишь. Зря ты на меня распалился, никакой я не предатель и не изменник. Говорил то, что думаю. Хочешь заночевать — пойдем ко мне в избу.

Женщины поднялись и, тяжело вздыхая, стали понемногу расходиться. У каждой из них была своя нелегкая доля. Председателя они, видать, побаивались. Слишком близко подступал страшный враг, а бросать насиженное родное гнездо и ехать невесть куда в тыл тоже боязно было, непривычно…

— Ты что, партейный, что ли? — хмуро спрашивал Ермил Кузьмич, зажигая в горнице висячую лампу.

— Почему ты думаешь, что партийный? Какое это имеет значение? Сторонником коммунизма можно быть и не имея партийного билета, — отвечал Пересветов.

Свет скользнул по иконам в переднем углу избы. Вглядевшись в лицо гостя при лампе, старик продолжал:

— Год твой, должно, еще не призывался в армию?

— Я пошел добровольно в народное ополчение.

— Добровольно? Ну это, я скажу, зря. Уж коли кадровая армия с немцем не управляется, от таких, как ты да я, толку не будет. Вон сколько их мимо нас пробежало, все в тыл, все в тыл. Куда нам соваться воевать, у него самолеты, танки…

— Так что же нам, по-твоему, сдаваться?

— Сдаваться не сдаваться, а мира надо искать. Сами виноваты: расшумелись, раздразнили Гитлера, бранили его — фашист, такой, сякой… Кабы не он первый, мы бы на него напали, ну он и не стал дожидаться. На переговоры идти надо, чем зря людей губить…

— Нападать ни на кого мы не собирались, это ты по фашистским листовкам с чужого голоса поешь. Да спорить с тобой, Ермил Кузьмич, видать, бесполезно. Советскую власть ты ненавидишь, вот только не знаю, за что: что она у тебя отобрала?

— Советская власть-то? У кого она не отобрала чего-нибудь? Кого раздела, кого разула. Нашим хлебом стала жидов кормить.

— Ого! Вот ты как? А все-таки, у тебя-то что она отобрала? Раскулачивали тебя, что ли?

— Ты думаешь, я взаправду кулак был? Нет, я трудящий. А забрали у меня пчельник. Медом приторговывал, это верно, а куда его девать, если не продавать? Да ведь пчел знать нужно, как с ними обращаться, вот в колхозе в первую же зиму их и поморозили. Эх, да что там!..

— Ты бы взял да помог колхозникам управиться с пчелами.

— Я? Это мне на чужого дядю работать?

— А тебя заставляли работать?

— Нет, с этим не привязывались.

— Ну так вот, — сказал Константин. — Ты думаешь, Гитлер, которого ты хлебом-солью готов встречать, ради твоего благополучия к нам полез? Случись ему сюда прийти, — уж ты поишачишь на него, на фюрера! Уж он покажет тебе жизнь без колхозов!..

— Врешь ты, наверно, что беспартийный, — сказал Ермил Кузьмич.

— Думай, как хочешь.

На том беседа с «трудящим» кончилась. Растянувшись на деревянной лавке, Пересветов положил себе под бок винтовку. Спать он не собирался, решил подождать, пока развиднеет, и уйти. Но устоявшийся дух жилой избы, ровная домашняя теплота под кровлей, от которой он отвык, разморили его и понемногу одурманили. По всему телу разливалось приятное чувство полного отдыха, глаза сами начали закрываться.

Разбудил кошмар, будто его поджаривают на костре. Проснувшись от ожогов, он понял, что это зверски кусаются клопы. За окном еще чернело, но он тихонько поднялся и ушел.