Уходила юность в 41-й

после злосчастного курьеза по дороге к складам, атакованным вражескими

десантниками. Но полковник Григорьев, снисходительно улыбаясь, заметил:

— Ошибка не исключает доверие. Понимаю и сочувствую, в какой сложной

ситуации вы, молодые командиры, стажируетесь. В огне и крови проходите свое

испытание. Закаляйтесь, и тогда станете подлинными воинами!

В предрассветном сумраке наша полуторка следовала по каменному покрытию,

подпрыгивая на частых ухабах и рытвинах, то и дело съезжая на дорожную обочину для

обгонного маневра. Тут и там попадались воронки, разбитые повозки и автомашины,

убитые лошади.

Позади, в пяти-шести километрах, двигалась наша автоколонна, для которой

недопустимы какие-либо задержки в движении. Стало быть, надо заравнивать воронки,

очищать дорогу, чтобы обеспечить главным силам беспрепятственный путь вперед.

Под утро свернули в густой лес, выставили на повороте «маяк». Углубились в

заросли и неожиданно услыхали справа и впереди приглушенные крики. Бросились

туда и скоро увидели жуткое, потрясающее зрелище.

Близ палаток медсанбата, стоявших под развесистыми елями, люди в

красноармейской форме высоко вскидывали [40] руки, в которых поблескивали ножи.

Было очевидно, что переодетые диверсанты добивали наших раненых.

Я отдал приказ:

— Подберемся бесшумно. Брать по возможности живыми. Быстрей!

Перебегая от дерева к дереву, мы бросились вперед. Пожогин, шедший рядом со

мной, вдруг рванулся в сторону. Я увидел: присев на пенек, какой-то человек хлопотал

над небольшим ящичком. Это был радист.

А неподалеку от палаток четверо фашистов распластали на земле двух девушек,

видимо медсестер. Те яростно отбивались. Одна из них, увидев нас, закричала:

«Спасите, товарищи, родненькие! Это ж фашисты!»

Медлить нельзя было ни секунды! Бойцы бросились на убийц. Фашистов били

прикладами, свалив наземь, душили, кололи штыками. Завязалась свалка. Погожий,

связывая радисту руки за спиной, приговаривал: «Со своим Берлином разговариваешь,

подлюка?»

И вдруг позади раздался грозный окрик:

— Руки вверх, мерзавцы! Хенде хох!

Зрачки короткоствольных автоматов, с которыми нам впервые довелось

ознакомиться в училище, были нацелены на нас. Цепочка бойцов и командиров, взяв

ППД на изготовку, охватывала полукольцом место рукопашной схватки. Высокий

лейтенант, шедший впереди, крикнул:

— Ни с места!

Подошел ко мне:

— Заметили, значит, нас и спектакль разыгрываете? Так, спрашиваю? Циркачи, ох

циркачи!..

Я назвал свою фамилию, часть. Он раскрыл свое служебное удостоверение, сухо

отрекомендовался:

— Командир отряда. Ваши документы?

У нас с Пожогиным не было удостоверений личности. Их в суматохе отъезда в

артлагерь просто забыли оформить и выдать. Пришлось предъявлять комсомольские

билеты. Всматриваясь в документы, лейтенант ухмыльнулся:

— Оба, значит, из Рязанской области? Неумно сфабриковано!

Но, снова заглянув в мой билет, оживился:

— Гм-м, выдан Новодеревенским райкомом. Кто подписал? [41]

— Секретарь райкома Иван Доронин.

— Его отчество?

— Иван Антонович.

— Какой он из себя?

— Высокий, стройный. Русые волосы с прямым зачесом. Синие глаза. Нос

прямой. В общем, добрый и умный парень.

Лейтенант прямо-таки преобразился.

— Все верно. Извини, браток! С Иваном Дорониным мы вместе на курсах

учились. Он сейчас так же, как я, с диверсантами воюет. Только в Прикарпатье. А за

этой бандой моя опергруппа вчера весь день гонялась. Молодцы, что таких гадов

обезвредили.

В лес втягивалась наша автоколонна...

5

Недавняя размолвка с лейтенантом Григорьевым постепенно забывалась. Когда

часть расположилась на бивуак, он, проходя мимо с кипой бумаг под мышкой, позвал:

«Зайдите ко мне».

Я начал было, как положено, рапортовать, но командир батареи прервал:

«Присядь». Григорьев, расхаживая по палатке, говорил тихо, примирительно:

— За вчерашнее извини. Вспылил, сорвался... Война, видишь, какая, и нам на ней

рядом быть!

Он протянул руку в знак примирения. Я охотно пожал ее.

— Теперь, пожалуйста, помоги.

Час, а может быть, больше мы подбирали и подклеивали листы топографических

карт, на которых мелькали одни и те же названия — Хелм, Комарув, Люблин... Это

польские города и местечки. Естественно, я заинтересовался и спросил командира

батареи: зачем они, такие карты? Но тот ушел от разговора: мало ли, дескать, что

понадобится на войне...

Обстановка между тем менялась с каждой минутой. Как скоро стало известно,

предполагаемое контрнаступление наших частей не вышло за пределы ограниченного

контрудара. А южнее, совсем неподалеку от нас, враг остервенело рвался напролом.

Перед вечером командир полка поставил нашему передовому разъезду новую

задачу — двигаясь по большаку, где-то у местечка Рожище подготовить место стоянки.

[42] Часть подойдет туда, как только стемнеет. Расположение выбрать близ переправы,