Уходите и возвращайтесь

Никита вошел в столовую и сразу же почувствовал, как жадно и цепко вонзились в него взгляды первокурсников. Да, для них он был асом, полубогом, на которого смотреть можно только с трепетом. В свое время именно так Никита взирал на Витьку Одинцова и его сверстников. «Интересно, куда занесла его нелегкая?» Никита часто вспоминал этого парня. Витьке повезло. Его не отчислили — дали возможность исправиться. Но строгий выговор с последним предупреждением он все-таки схлопотал. И Одинцов, к удивлению сокурсников, не подвел начальство. С отличием сдал госэкзамены, зачетные полеты и… женился на Ирке. И уехал. Внезапно, ни с кем не попрощавшись, не сказав, куда получил назначение.

Борщ был чуть теплый, и Никита, съев несколько ложек, принялся за второе.

— Ты чего такой хмурый? — спросил Миша Джибладзе.

— Мишаня, — моментально откликнулся Бойцов, прекрасно зная, что тот терпеть не может, когда его имя употребляют в уменьшительной степени.

Миша был отличным парнем, но все его действия и поступки вызывали у Сережки отрицательную реакцию. Миша был гостеприимен и щедр. Когда ему из дома приходила посылка с восточными яствами, он бросал ящик на середину стола и княжеским жестом просил всех угощаться. Сережка налетал первым, но при этом кричал, что это чистой воды подхалимаж и таким вот образом зарабатывается авторитет. Миша обожал женский пол и при любом удобном случае удирал на танцы. Сережка называл его соблазнителем и уверял ребят, что этот Дон-Жуан все равно женится на какой-нибудь грузинке из своего аула. Летное искусство Миша постигал с трудом, но с упорством одержимого. Сережка усматривал в этом упрямство маленькой лошадки с большими ушами, которую на Кавказе называют ослом, и утверждал, что летчиком старшина решил стать только для того, чтобы возродить честь и славу своего княжеского рода, который с годами пришел в полный упадок и вынужден искать счастья на стороне. Миша платил Сережке той же, если не звонче, монетой, но, к счастью, эта обоюдная антипатия из рамок, в общем-то, безобидных перебранок не выходила. Даже больше. Когда дело касалось вещей серьезных и кому-либо из них грозила неприятность, враги объединялись — вступала в действие курсантская взаимовыручка — и приходили друг другу на помощь.

— Мишаня, — повторил Сережка, ухмыляясь. — Встречаются два парня, естественно американского происхождения, и один другого спрашивает: «Тебе не холодно?» А тот: «А с чего это тебе стало жарко?»

Славка тихо улыбнулся и выжидающе посмотрел на Мишу.

— Не понял, — проворчал Джибладзе, с безразличным видом обсасывая мозговую косточку.

— Естественно, — сказал Сережка. — Ну, а может, ты знаешь, почему в некоторых южных странах жители разводят баранов?

— На экспорт, — пояснил Миша. — Лет двадцать назад у нас баранчик родился, ни жира, ни мяса, а в башке полторы извилины, ну и продали мы его в Москве на Центральном рынке. — Миша хлопнул себя по лбу и закатил под потолок глаза. — Как же его звали? Вспомнил! — вдруг обрадованно воскликнул он. — Сережей! Теперь он уже баран. Матерый. И говорят, что у него еще к тому же крылышки прорезались.

Сережка поднялся и под всеобщий хохот спросил: — Разрешите идти?

— А куда вы так торопитесь?

— Доложить капитану Баранову, что он не одиночка, что в воздухе появился еще один летающий баран.

— Не стоит. — Миша жестом усадил Сережку на место. — Зачем человека расстраивать?

— Правильно, — сказал Никита. — Тем более, что я это успел сделать и без твоей помощи.

Сережка озадаченно посмотрел на друга и, ничего не понимая, перевел взгляд на Коренева. Леня вытер салфеткой губы и спокойно проговорил:

— Чтобы вывести нашего капитана из равновесия, необходимо одно: доказать, что ты полная бездарность.

— Я это, кажется, сумел, — понурив голову, сообщил Никита.

— Каким же образом?

— Я заблудился.

— Где? — Славка от изумления даже есть перестал. — Ты же в зоне работал.

— В том-то и дело. — Никита обескураженно улыбнулся. — Шел чуть западнее аэродрома, в район первого разворота. Высота нижней кромки облаков двести — триста метров, видимость — полтора километра. Стал снижаться. Все как будто нормально. А внутри словно червяк сидит. И гложет, гложет… Что, думаю, за пироги? Наконец глянул на секундомер, а он как вкопанный — забыл, растяпа, включить. Я и налево, и направо, весь извертелся, а церкви нема. Что делать? Разворачиваюсь и назад. Шпарю чуть ли не на бреющем, а внизу черт знает что, ни одного знакомого кустика. Лечу и от злости крою этого попа вместе с его церквухой на чем свет стоит. И вдруг недремлющее око вещает: «Всем, работающим в зоне и выполняющим маршрутные полеты, приказываю сесть». Положение хуже губернаторского. Снова разворачиваюсь и — выскакиваю прямо на аэродром. Только не в плоскость посадочной полосы, а поперек. Здесь я уже сообразил, что делать. Дунул прямо в точку четвертого разворота. Курс сто двадцать — и на посадку. Но отлегло, только когда второй привод прошел и полосу увидел.

— Как комментировал твои действия Трубадур? — спросил Слава.