Ухожу, не прощаюсь...

Так вот: Георгий Вологдин, за двадцать с лишним дней уставший от ожидания вертолета— то он занят более богатыми заказчиками, тем же Ринатом, то непогода, — уставший от ежедневного преферанса, чтобы как-то убить время, уже в который раз тащился по раскисшему от постоянных дождей поселку. Около магазина, на завалинке, сидели старые коряки: в совхозе был сенокос, по приказу директора водку продавали только людям, не связанным с сеноуборкой. Мужчины предлагали в обмен на водку икру, женщины — ведра жимолости и голубики, но Георгию не надо было ни икры, ни жимолости, он торопливо здоровался: «Амто! Амто!» — и тащился дальше.

В переулке около столовой нерешительно потоптался и снова завернул к крошечному зданию аэропорта: в пилотской томились непогодой пилоты застрявшей из Корфа «Аннушки», и с ними можно было поболтать.

Навстречу ему попалась молодая корячка. Он уже прошел мимо неё, как машинально подумал, что для корячки или чукчанки она слишком высока и у неё неестественные для корячки русые волосы. Георгий оглянулся и встретился с её глазами — с корякскими, нет, скорее с чукотскими, и в то же время не чукотскими. Волосы действительно были русыми, и она была по-своему очень интересна. Нет, не красива, если подойти со всей строгостью привычной европейской красоты, но по-своему очень интересна. «Метиска», — отметил Георгий про себя. Неожиданно встретившись с его глазами, девушка смутилась, что опять-таки было несвойственно для корячки или чукчанки, отвернулась и торопливо пошла дальше на стройных и длинных ногах.

«Да, не дурна», — отметил про себя Вологдин и тут же забыл про неё. Пряча лицо от косого дождя, заторопился в пилотскую.

Пилоты — и застрявшие из Корфа, и местные вертолетчики рубились в преферанс. Ринат Багаутдинов, на прошлой неделе просадившийся до нуля ив то же время никогда не забывающий о работе, торчал тут же.

Георгий уже собирался повернуться и уйти: зарплата, в отличие от них, у него мизерная, он и так задолжал им в общей сложности около двухсот рублей, но они уже закричали хором:

— Заходи, Георгий, заходи!

— Заходи! — подтвердил самый старший из экипажа вертолетчиков техник Валентин

Ильич. — Я накормлю тебя. А то изголодался, а у нас сегодня оленина свежая.

Часа через полтора, сытый и разморенный теплом, Георгий брел по поселку назад: было чертовски тоскливо, полевой сезон подходил к концу, а он его по-настоящему и не начинал, да и из дома ничего не было — по его же вине. При отлете предупредил жену, — чтобы зря не беспокоилась, — что до самого октября вряд ли сможет послать ей какие-нибудь вести, если не случайная оказия: все время он будет в тундре, а рации у него нет, в свою очередь и он до октября вряд ли что сможет от нее получить. Откуда он мог знать, что будет столько торчать в этом проклятом поселке. Раза три на всякий случай заходил на почту: все-таки могла бы написать, тем более, что он просил её об этом в расчете на случайный вертолет, — но от жены ничего не было.

Воспоминание о жене еще больше испортило его настроение: как она там? Была досада на себя, что не договорился как следует о письмах. Но в тоже время: договоришься, а ответить не будет возможности — и будет зря беспокоиться. Так было уже не раз. Георгий не знал, любил или жалел её больше. Она часто болела, он считал, по причине своей чрезмерной чувствительности, незащищенности: пройти бы стороной хотя бы мимо некоторых подлостей жизни, а она — нет, все примет к сердцу. По причине её болезней у них не было детей, Георгий не очень задумывался об этом, ему было не до них, а она очень переживала… Георгий не знал, что больше: любил или жалел её…

Навстречу опять попалась та молодая чукчанка. Георгий посмотрел на неё уже внимательней. Встретившись с его глазами, она опять смутилась, торопливо прошла мимо. Да, она несомненно метиска и по-своему хороша собой: тонкая, высокая, светлые, вьющиеся по плечам волосы — и в то же время раскосые чукотские глаза. Георгий не выдержал, обернулся, чтобы посмотреть ей вслед, — и опять встретился с её смущенными глазами.

«Ах ты, черт побери!» — взволнованно крякнул он и поежился в своей вымокшей под дождем куртке. Надо сказать, что за шесть лет семейной жизни Георгий ни разу не изменил жене. Не то, чтобы его вообще не волновали другие женщины или он был в этом смысле святым: просто все как-то было не до этого, да он и не умел заводить подобных знакомств.

Наутро опять была нелетная погода. Намерзнув в сыром нетопленом балке и почувствовав голод, — дрова давно кончились, а идти за ними под дождем в тундру веселое дело, — Георгий снова поплелся к пилотам.

В дверях пилотской неожиданно встретился с вчерашней девушкой. В руке у неё было ведро, в другой — тряпка. Столкнувшись с Георгием, она растерялась, торопливо сбежала с крыльца. Георгий приоткрыл дверь: пилотская была пуста, в одной комнате пол был вымыт, в другой и в прихожей только была развезена грязь.

«Видимо, она работает здесь уборщицей». Он вышел на крыльцо. Простоял минут двадцать, но никто не приходил. Спустился с крыльца, пошел к калитке.