Ухожу, не прощаюсь...

— К сожалению, я тороплюсь, — поклонился Слесарев и торопливо пошел к выходу, хотя он никуда не торопился, хотя ему совершенно некуда было торопиться, мало того, он хотел посидеть в ресторане и послушать музыку…

На другой день Слесарев загорал на городском пляже. Он смотрел в голубое, отсюда кажущееся теплым, небо, — он знал, какое оно теплое там, на высоте, на самом деле, — и думал, что есть же вот нормальные люди, которые каждое лето проводят на пляжах, греются на солнце, ухаживают за красивыми женщинами. А он за свою жизнь так ни разу и не собрался отдохнуть. Все собирался, и врачи советовали радикулит погреть — и ни разу, если не считать вот так, урывками, по два-три дня, а то все в горах, как отпуск — опять в горы. Ну иногда, правда, он вволю загорал и там, в горах, — на снежниках и ледниках, но это совсем другое.

Почему-то неприятно вспомнился вчерашний испорченный вечер в ресторане. Он был недоволен собой: зачем было встревать в этот дурацкий разговор?

Нет, как он ни соскучился по цивилизации, сегодня он поступит умнее: пойдет в какую-нибудь маленькую и хорошую кавказскую шашлычную, а не в этот дурацкий ресторан. Но в шашлычной не будет музыки, а он любил в ресторане послушать музыку. Ну какая, скажите, в ресторане музыка! А иногда вот хотелось послушать именно какой-нибудь ресторанный оркестр, ну, конечно же, хороший.

От него становилось возвышенно-печально и зло на душе, неудовлетворенность собой подступала к горлу, что очень мало успел, сделать, и в тоже время хотелось счастья, простого и глупого сентиментального счастья: чтобы где-то кто-то ждал, какая-то женщина, но какая-то отвлеченная, потому-что когда он вспоминал конкретную женщину, например, свою бывшую жену, — это сентиментальное чувство проходило.

И еще он думал о том, что всю жизнь мечтал жить у моря, мечтал собственными руками построить яхту, или хотя бы швертбот, или просто лодку, но обязательно под парусом.

И еще почему-то вспомнил, как в детстве чуть не попал под тракторные сани. Вспомнил и поежился: он торчал тогда на улице, мимо шел трактор, он, решив прокатиться, прицепился к пустым тракторным саням, на овражке их подбросило, он слетел с бревна и оказался на дороге между саночными бревнами-перекладинами, задняя перекладина уже больно нажимала на ногу, подминая его под себя, еще какая-то доля секунды, и его смяло бы ею, как ножом мясорубки, но он успел снова запрыгнуть на сани…

Он редко, но зато всегда с содроганием вспоминал об этой минуте. Позже, со взрослым, подобные критические ситуации, особенно здесь, в горах, возникали не раз, но он вспоминал только эту. И потому, что она была самой первой из всех и самой нелепой. Вспоминая этот случай, он всегда с внутренним холодком думал о том, остался ли бы он тогда калекой или вообще погиб. Мать убивалась бы, конечно, а теперь бы уже все забыли давно, кроме матери. И не было бы сегодняшних мыслей, гор. Странно все-таки устроена жизнь. Случайность…

А ну к черту эти дурацкие мысли! Я же приехал в «Рио-де-Жанейро». Полежу еще с полчасика, и надо посмотреть город. Ведь ни разу толком и не был в нем. Все проездом да пролетом. А завтра… Что я буду делать завтра?..

И вдруг почти рядом с собой он увидел вчерашнюю женщину из ресторана в сопровождении высокого мужчины с красивой сединой на висках, который еще рассказывал о Хергиани. Она шла между рядов лежаков, выискивая свободное место, мужчина нес за ней лежак. Точно, он волочится за ней. А может, муж? Нет! Муж, даже очень любящий муж, ухаживал бы не так.

Слесарев торопливо закрыл лицо газетой. Они остановились невдалеке от него, постояли, высматривая свободное место, пошли дальше.

«И тут спокойно не отдохнешь», — недовольно подумал Слесарев. В отличие от вчера (строгое темное платье и проч.), одета она была в легкий ситцевый сарафан и казалась от этого еще стройнее и моложе… «Еще раз скупнусь, и надо будет уматывать отсюда. Позже ни в какую столовую не попадешь…»

А все-таки мир тесен… Этот человек встречал Мишу Хергиани, Сережу Полякова…

Еще раз оглянувшись, нет ли их поблизости, Слесарев пошел к морю, с удовольствием и долго, почти до изнеможения, качался на небольшой волне. Потом смотрел на водных лыжников и совсем забыл про женщину и мужчину, которые чуть было не испортили его настроение, и думал, что хорошо он все-таки поступил, что сорвался сюда.

Ну, а теперь пора куда-нибудь перекусить, а потом посмотреть на город. Слесарев медленно, со стуком в висках, выходил из воды. Остановился на кромке прибоя.

— Зравствуйте! — сказал кто-то кому-то совсем рядом.

Слесарев ловил ногой с шумом приносимую и уносимую волной гальку.

— Здравствуйте! — снова повторил совсем рядом тот же голос.

Слесарев поднял голову.

Перед ним стояла, вся в капельках воды, — только что вышла из моря, — та женщина и улыбалась.

«Фу, черт!» — ругнулся про себя Слесарев.

— Здравствуйте! — сказал он.

— А я… А мы решили, что вы уже давно уехали.

— Нет. У меня еще два свободных дня.

Они пошли между рядов лежаков. Слесарев старался, чтобы она шла впереди, он не любил, когда ему смотрят в спину.