Ухожу, не прощаюсь...

— Да, говорит, ничего. Оглушило только немного.

— А я думаю: чего это он сегодня утром на связь не вышел?

— Да и на вчерашнюю тоже. Но так иногда бывало, когда у него приступы хандры. И я не придал этому особого значения.

Знаешь ведь, иногда накатит на него, лучше тогда к нему не подходить. Лежит, молчит, без конца курит — день, второй…

— Слышал, — отмахнулся Сева. — Славу богу, мне не приходилось.

— «Заболел?» — спросишь. Буркнет: «Нет». Потом плюнешь и тоже молчишь.

— Поэтому я с ним и не могу…

— Когда знаешь — ничего, а вот первый раз — думаешь, что делать. Я и так, и сяк, а он молчит, отвернувшись к стене. Я уж по рации чуть тревогу не поднял… Хорошо, если на станции он не один, а один и в эфир не выйдет и воды себе не принесет, не сварит. Но показания аппаратуры снимет — в любом случае. Поэтому не очень-то и забеспокоились, что он не вышел в эфир. Степанов на несколько дней обещал его ко мне на Водопадный забросить. Кое-что из аппаратуры у меня барахлит. Теперь опять ждать.

На прорывах, как и предупреждал меня Сева, Кирсанова уже не было: улетел на Шивелуч. Новые конуса слабо коптили, пахло кислым, химики ходили с воспаленными от газов глазами, надрывно кашляли, все в лагере вулканологов чувствовали постоянное недомогание, изжогу, просили у завхоза молочного, и мы работали по двенадцать часов в сутки.

Начальник комплексной экспедиции института вулканологии Вячеслав Борисович Эмман в первый день, как и Степанов, держался предупредительно-осторожно, а вечером отвел меня в сторону:

— Я с вашим профессором говорил, но все-таки, — правда, вы не будете давать заключения о профессиональной пригодности наших людей? Я вам больше верю — вы не медик. Они могут скрывать, так сказать, профессиональная тайна.

— Правда. Никакого заключения они делать не будут.

— А то люди отказываются давать кровь, — повеселел Эмман. — Ведь нет практически здоровых людей, сами понимаете, у каждого какая-нибудь да болезнь… Радиограмму о вас я получил. С транспортом до Козыревска помогу. С водой — тоже, но только на питье, никакой там стирки, даже умываться не всегда придется, иначе мои меня неправильно поймут. Воду мы возим с Водопадного, за двадцать километров. А дороги, сами знаете, никакой…

Ночью мы проснулись от шума в Федотовке — так по фамилии директора института называлась палаточная деревенька вулканологов. В крайней и ближайшей к нам палатке переругивались: один недовольно выговаривал второму, что он не дает ему спать, зачем-то вытащил из-под головы рюкзак, нашел шутки в три часа ночи, второй спросонья отругивался, что никакого рюкзака он из-под головы не вытаскивал, первый от того, что второй не признавался, заводился еще больше, — а утром выяснилось, что рюкзак вместе с куском палатки из-под головы вытащила голодная медведица, вот уже месяц бродящая с медвежонком в окрестностях лагеря. Последнее извержение конуса Нового толстым слоем засыпало территорию ее обитания, ниже в тайгу она почему-то не спускалась, скорее всего, там тайга была поделена между другими медведями, коренными ее жителями, и она, тощая и облезлая от голода, с постоянно скулящим медвежонком, бродила вокруг лагеря. Вулканологи, сколько могли, подкармливали ее, но теперь полевой сезон подходил к концу, продуктов не хватало самим, а она с каждым днем становилась в. се требовательнее, все смелее подходила к палаткам, несколько раз ее приходилось отгонять из ракетницы, и вот, доведенная голодом до крайности, она решилась на такой шаг.