Ухожу, не прощаюсь...

— Это его не удержит, такой уж человек, — то ли с похвалой, то ли с осуждением сказал Сева. — Впрочем, тут многие после инфарктов. Взять Кирсанова, о котором вы спрашивали. Тоже только недавно от второго инфаркта очухался. И опять вон: сначала на Апохончиче, потом на Безымянном торчал, сейчас на прорывах. Да и там вряд ли его застанете — на Шивелуч собирался. Это, можно сказать, профессиональная болезнь вулканологов. То ли загазованность, повышенный уровень радиации, то ли еще что… Но у Федорыча-то другое. Он сюда уже с инфарктами приехал. Чудак!.. Я с ним долго не могу. Володя вон может, часами с ним беседует, а я не могу. Чудак, алименты платит. А сам не уверен, его ли. Тем более, что совершенно не похож на него. А ребята говорят: точно, не от него. Спала — с кем только она не спала. Но и он как-то был с ней в одной хмельной компании. Ребята его потом спрашивают: «На самом деле у вас что-нибудь было?». А он: «Помню, что танцевал с ней». Ну и выбрала она его, растяпу, подала в суд. Знала, Танюшкин не откажется, другой, хоть и отец, открутится, а этот — нет. Знала его характер, в одном КБ работали. И оплатит он вот уж шестнадцать лет… А история с квартирой чего стоит! Купить-то он ее купил, а уж сюда, на вулканостанцию, сколько раз приходили бумаги, что бы погасил квартплату. Но и настырный, что касается дела. Если уж начнет в чем-нибудь копаться, обязательно докопается. В аппаратуре для него секретов нет… Не рассказывал он историю с самбо?

— Нет.

— Кто с ним в баню ходил? Не видели, сбоку ребро у него выдается?

— Видел я, — сказал Вадим.

— И я видел, когда его осматривал, — сказал Семен Петрович. — Спросил, а он: «Да, — говорит, — самбо как-то пробовал».

— В Москве на одной лестничной площадке жил с ним мастер спорта по самбо. Здоровенный такой амбал, Володя вон в отпуск ездил, видел. Ну, и начал к нему Танюшкин приставать: «Не верю я в твое самбо. Ерунда все это. Вот ты убеди меня». Тот лишь улыбался в ответ. Видели ведь сами Танюшкина-то, щелкни по носу — свалится. Ну, неделю к нему пристает, месяц. И нарвался как-то, что этот амбал крепко под мухой домой пришел. Столкнулись они в лифте, а Танюшкин опять: «Не верю я в твое самбо. Вот убеди меня». Ну, тот — надоело ему все это, видимо, до чертиков — возьми и покажи какой-то прием. В результате скорая помощь увезла Танюшкина со сломанной рукой и тремя ребрами…

— Этого он нам не рассказывал…

— Это еще не все. Проснулся утром амбал: боже, человека-то искалечил, дело-то судом пахнет. Покатил в клинику, заходит в палату: вдруг удастся прощения выпросить? А Танюшкин привстал, подал ему руку, левую, здоровую: «Ну, друг, убедил! Оказывается, самбо действительно вещь. Вот теперь я тебя уважаю».

…На другой день мы уходили к свежим прорывам Толбачика. Сева Козев провожал нас до перевала. На вечерней связи шифровкой, известной только им с Володей, да коллегам на соседней сейсмостанции — уход с сейсмостанции без разрешения начальника вулканостанции категорически запрещен — они договорились с парнями с сейсмостанции «Ручей Водопадный» о встрече «у чайника». Мы шли по черной вулканической пустыне, выше щиколоток, а то и по колено, проваливаясь в хрустящий пепел, еще год назад здесь паслись олени, и не могли угнаться за Севой, несмотря на его анкилоз.

«Чайник» на самом деле оказался чайником. Он висел на воткнутой в шлак кривой палке на перевале между двух побочных кратеров Толбачика: один — черный, другой — красно пережженный, словно металлургический шлак. Под чайником около расстеленной прямо на пепле белой, с бахромой, скатерти, от вида которой мы разинули рты: на ней вокруг бутылки все той же знаменитой «Кубанской» ключевского производства была красиво разложена всевозможная снедь, о которой несколько дней назад мы не могли даже мечтать рядом с бутылкой ярко пламенели помидоры — сидел бородатый парень и радостно поднялся Севе навстречу.

— За прошедший День авиатора! — аккуратно разлил он по стаканам и кружкам. — По этому случаю они все грузы перепутали. Вместо запрошенного сахара выбросили нам ящик помидор. И, видите, очень кстати.

Мы сидели за богато убранной скатертью на высоком перевале в гулкой космической пустыне, черный пепел хрустел на зубах, кругом на десятки километров не было ни единой травинки, время от времени я посматривал в бинокль на лежащий внизу километрах в шести от нас какой-то странный лагерь, я бы не заметил его, если бы туда не подсел вертолет, — там барахтались в пепле, карабкались по глыбам лавы какие-то странные железные пауки.

— Что это? — не понял я.

— Где? — переспросил Юра Смолин с ручья Водопадного.

— Да вон там, у того конуса.

— А, космический полигон. Луноходы, марсоходы.

— Марсоходы?! — Я снова приложил к глазам бинокль. На душе было странно, светло и возвышенно.

— Да, ты знаешь, — деля по кружкам последние драгоценные капли, повернулся Юра Смолин к Севе, — сейсмостанцию на Апахончиче молнией разбило. Полностью.

— Когда?

— Да позавчера. Дубик у нас сегодня был, забрал свои камни. Перед тем, как мне сюда выходить.

— А Федорыч?