Украденная юность

«И я окажусь в ней», — думает Губертус. Словно чья-то ледяная рука сжимает ему сердце. Его трясет озноб, вместо глаз остаются узенькие щелки. Он видит перед собой советских комиссаров с дымящимися револьверами в руках, татар в широких халатах, скачущих на лошадях, взмахивающих кривыми саблями, рыжебородых кавказцев с короткими кинжалами у пояса. Как они расправятся с ними — перережут глотку или вспорют живот? По сути дела, это безразлично. Но он не желает умирать, не желает гибнуть. Нет, к чертям. Отец все так хорошо предусмотрел, неужели его расчеты не оправдаются? «Я должен выбраться из Берлина, — лихорадочно думает он, — должен найти выход, черт подери! Мне вовсе не улыбается видеть, как они раздают водку, а потом расстреливают. В конце концов войну можно вести дальше, даже если она и проиграна. Я ведь участвовал в создании «Вервольфа», я знаю все эти дела «оборотней» как никто другой. Я еще им пригожусь!»

Бледное лицо рейхсюгендфюрера порозовело, усталое тело снова выпрямилось. Спокойным голосом Аксман произнес:

— Ситуация в настоящее время не совсем ясна. Я жду звонка из ставки фюрера.

Все вздохнули с облегчением. Отпуская присутствующих, Аксман кивнул Брандту. И только когда комната опустела, он спросил:

— Как действует «вервольф»?

— Пока есть сообщения об операциях в южной и северной части страны. Американский склад горючего удалось…

Брандт сам удивился, что может отвечать так спокойно и с полным самообладанием. Но Аксман уже перебил его.

— Ладно, ладно. Послушай-ка, нам надо съездить в ставку. Рейхслейтер Борман хочет поговорить с тобой. Какое-то личное дело.

— Слушаюсь!

Брандт прикрыл за собой стальную дверь и вышел в коридор. В другом его конце появилась плотная коренастая фигура майора в форме вермахта. Он исчез за одной из дверей, дружески ответив на приветствие Губертуса. «Значит, — подумал Брандт, — оба офицера службы информации снова здесь». Он был в дружеских отношениях и с долговязым неуклюжим капитаном Юргенсом и с толстым добродушным майором Вильнером. Они держались весьма тактично, тем не менее Аксман предостерег Брандта. В первый же день его пребывания здесь рейхсюгендфюрер без обиняков объяснил ему, что «вервольф» подчиняется руководству национал-социалистской партии, а не вермахту.

— Конечно, совершенно отстранить армейских офицеров из штаба Гелена мы не можем, но силой приказа их распоряжения не обладают, — сказал тогда Аксман. — Знать им тоже не все следует. Я полагаю, Брандт, мы поняли друг друга.

Губертус очень хорошо понял его. Но он не собирался связывать свою судьбу с Аксманом. Он хотел сохранить за собой свободу действий, а это возможно только в том случае, если он будет продолжать сотрудничать с геленовскими офицерами. Именно это имел в виду гаулейтер, когда заявил, что не намерен быть одним из тех, кто отправятся на тот свет.

Брандт был все время настороже. Удерживать равновесие, не упасть и не сломать себе шею было довольно трудно. Он сам никогда не выдавал этим офицерам секретных сведений, но делал весьма прозрачные намеки на то, каким путем их можно добыть. Так холодные и сдержанные отношения с двумя штабными офицерами вскоре сменились более дружескими и откровенными.

Придя к себе, Брандт начал размышлять над последними словами Аксмаиа. С ним, Брандтом, хотел поговорить Борман. По личному делу? Может быть, до него дошли слухи о его сотрудничестве с геленовскими офицерами? На мгновение ему стало жутко, но он тотчас успокоился: невероятно. Да к тому же никто ничего не сможет доказать. Брандт закурил сигарету и стал быстро и нервно затягиваться. Какая еще причина? Отец? Может быть, отец?.. Конечно, и как это он сразу не подумал. Старик узнал, что Гитлер остается в Берлине, и теперь хочет вызволить его, Губертуса. Ничего другого и быть не могло.

В эту минуту зазвонил телефон. Брандт снял трубку и не мог сдержать радости. Он услышал голос Аксмана:

— Приготовьтесь, едем к фюреру.

Через несколько минут Брандт уже сидел с Аксманом в машине. Они покатили в рейхсканцелярию между развалинами Вильгельмштрассе. Машина виляла из стороны в сторону — водитель старался объезжать воронки от бомб.

То и дело слышались глухие раскаты советской артиллерии. Берлин, окутанный дымом пожарищ и взрывов, был смертельно ранен.

Ехали молча. Аксман, подавленный, забился в угол машины, видимо, он не испытывал никакого желания разговаривать.

По винтовой лестнице в тридцать семь ступенек они спустились в глубь подземного убежища и пошли длинным переходом, где в разных позах спали измотанные в боях эсэсовцы. Когда последний часовой проверил их пропуска, Брандт почувствовал, как забилось его сердце. «Сейчас решится моя судьба», — подумал он. Они находились в приемной Гитлера.

Однако здесь, должно быть, произошло что-то необычайное, и Брандт тотчас же это заметил. Тонкие стальные дверцы в конференц-зал были распахнуты настежь. Адъютанты бегали взад и вперед, трещали вовсю две машинки, какой-то генерал военно-воздушных сил, прижимая к уху телефонную трубку, старался перекричать гул голосов: