Украденная память

На часах натикало 10 часов вечера, и путь от Строгино до Речного вокзала занял ровно двенадцать минут. Сердце колотилось как сумасшедшее, табачный дым, заполнивший салон машины, резал глаза.

В окнах ее квартиры не было света. «Странно, – подумал Антон, – ведь сегодня понедельник, в театре выходной». Это он четко запомнил со времен расследования дела о самоубийстве Юлии Дроздовской. Антон с трудом втиснул машину на свободное место и стал ждать. Спустя полчаса у подъезда остановилась новенькая «Ауди». Высокий темноволосый мужчина с хвостиком на затылке выбрался с водительского места, обошел машину, распахнул пассажирскую дверь и протянул руку. Из недр седана вылезла Катя. Красивая, как никогда. Серебристо-черный мех на воротнике замшевой куртки оттенял каштановые волосы.

– Вот, значит, как... – хрипло выдохнул Антон и сорвался с места, едва не задев соседние машины.

Глава 20

Ее ведут на казнь. Руки стиснуты за спиной, на ногах – тяжеленные кандалы. В центре огромной площади, запруженной людьми без лиц, людьми-трещинами, возвышается эшафот. Покосившаяся виселица, гильотина, плаха, обагренная и пропитанная кровью.

Но помни, что придет пора,
И шею брей для топора...

– скандирует возбужденная толпа.

Сзади ее подталкивает заплечных дел мастер, он что-то нетерпеливо бормочет, но шипение и улюлюкание озверевших зрителей мешают разобрать слова.

Пять стертых временем ступенек, и вот она на коленях на заплеванном дощатом полу. Палач в пурпурном плаще – чтобы не было заметно брызг крови жертв, в капюшоне, скрывающем лицо. Он грубо хватает ее за длинные волосы и пригвождает к липкой, скользкой поверхности плахи. В нос ударяет чудовищная вонь, смесь разложения и человеческих страданий.

В красной рубахе,
С лицом как вымя,
Голову срезал палач и мне...

– неистовствуют люди-трещины.

Ржавый топор с зазубренным лезвием нежно прогуливается по ее шее, со свистом взлетает в воздух, вздох восхищения волной прокатывается по толпе. Люди-трещины замирают в предвкушении...

– Нет! – раздается властный окрик. Палач удивленно опускает топор и поворачивается на голос.

Воспользовавшись отсрочкой приговора, она поднимает голову. Светлая прядь намертво застревает в глубокой щели и вырывается с корнем.

Среди серой безликой толпы она видит лицо... Такое родное, такое любимое...

– Наконец-то, – шепчет она. Таня проснулась.

– Что за бред? – пробормотала она, стряхивая с себя остатки сна. С трудом разлепила тяжелые веки. Долго не могла сориентироваться в пространстве. Сон был таким реальным, что она до сих пор ощущала прикосновение холодного металла к коже, в носу по-прежнему гнездилось зловоние лобного места.

Чахоточный день угасал за окном. «Однако я не хило поспала», – усмехнулась Таня, откинула одеяло и рывком села в постели. Поясница отозвалась ноющей болью.

На тумбочке одиноко стоял поднос с заветренным завтраком, а сразу за ним... О чудо! Зеркало! Круглое, в желтой пластмассовой оправе, с изогнутой металлической треногой? подставкой? Таня не знала, как называется приспособление, способное держать зеркало в вертикальном положении. Таня бережно взяла его в руки и зажмурилась. Нужно было набраться мужества, чтобы посмотреть на себя.

Наконец она открыла глаза. На нее глядела странная, словно загримированная для неведомого спектакля женщина. Короткие иссиня-черные волосы резко контрастировали со светлыми бровями и ресницами, почти прозрачной кожей с голубоватыми прожилками, зелеными глазами, бледными губами. Мраморно-белый лоб пересекала поперечная морщинка. Значит, женщина часто хмурится. Почему?

Таня так долго всматривалась в собственное отражение, что у нее защипало веки.

– Кто ты? – шепотом спросила она. На миг ей показалось, что чужое лицо ухмыльнулось. Таня моргнула, и наваждение исчезло. Но чувство, что та, другая, из зазеркалья знает правду, что ей подвластны тайны памяти, осталось.

Ей внезапно стало страшно, почудилось, что с помощью зеркала отворились врата в потусторонний мир. Даже послышался скрип...

Она занервничала и обернулась. В дверях застыла медсестра и сверлила ее тяжелым взглядом. Таня от неожиданности чуть не выронила зеркало. «Зеркало отражает негативную энергию, защищая того, кто его держит», – вдруг сказал кто-то в голове, и она еще сильнее вцепилась в пластмассовую оправу.

– Черт! Вы меня напугали, – зло произнесла она.

Медсестра не удостоила ее ответом, молча прошествовала к кровати, забрала завтрак и водрузила на его место поднос с обедом. Выглядела она из рук вон плохо. Нина и раньше-то не блистала красотой. Бесцветные тусклые волосы, серое, похожее на блин, лицо. Ей было не больше тридцати лет, но казалось, что она никогда не была молодой. Сейчас же Нина производила впечатление смертельно уставшего человека. Тане стало ее жаль.

– Я сегодня что-то необычно долго спала, – попыталась она завязать разговор. – Непонятно почему...

– Магнитные бури, наверное, – буркнула Нина и направилась к выходу.

– А где Владимир Алексеевич?