Украденное лицо

Он прижимает ее к стене, задирает ей юбку, стягивает трусики, и теперь Луиза точно не знает, кто из них это затеял, то ли она завлекла его так, что он ее захотел (теперь она в этом очень преуспела), то ли с самого начала он именно этого и хочет, потому что он мужчина. Он щупает ее под юбкой (это я делала раньше, думает Луиза, все, все это я делала раньше), и Луиза начинает шептать ему все, что скажет женщина, которую ты захочешь трахнуть, и сама не знает, хочет ли она ему это сказать, или же ей просто хочется быть женщиной, заставляющей мужчин слышать эти слова, но она шепчет ему на ухо, что хочет его, что он ей нужен, что она мокренькая, и пусть он отвезет ее домой, и теперь он принадлежит ей, слыша это, он становится жестче, слыша это, и тут, не думая, она говорит ему, что хочет, чтобы он трахнул ее в задницу.

– Что?

Он спрашивает так, словно это не то, о чем мечтает каждый одинокий мужчина-натурал.

Он отстраняется, чтобы поглядеть на нее.

– Ничего, – отвечает Луиза. – Забудь.

– Но…

– Давай дальше, – говорит Луиза, они начинают толкать друг друга, мешать друг другу, тела их не смыкаются, и тут Рекс шепчет: «Блин, давай возьмем такси», и они едут к Рексу (Луиза платит), и Рекс трахает ее так же, как много раз до этого. Он утыкается ей в плечо, зарывается лицом в ее волосы, словно от чего-то прячется, словно изгиб ее руки – его заветная гавань. Она тоже к нему прижимается и думает вот так достаточно, а он начинает жестче с ней обращаться, и она думает я свела его с ума, но все же немного хочет, чтобы он стал еще жестче, чтобы доказать, что она может сделать подобное с человеком, но он на нее даже не смотрит – входит в нее так резко, что ей больно, но даже не смотрит на нее – и, может, искренне, а может, чтобы его шокировать, а может, чтобы заставить его ее заметить, Луиза говорит: «Я люблю тебя, люблю», когда он кончает.

Он целует ее в лоб.

Скатывается с нее.

– Ты мне нужна, – шепчет он. Целует ее в плечо.

В ту ночь Луиза снова не спит.

– Вы занимались с ним сексом? – спрашивает Корделия, когда на следующий день Луиза возвращается домой. – С вашим серийным убийцей?

В девять утра она полностью одета в некрасивую юбочку и водолазку. Она читает.

– Не твое это дело, – отвечает Луиза.

– Почему?

– Потому что тебе семнадцать лет.

– Во многих странах возраст согласия, – возражает Корделия. – Я ведь все-таки вас ждала.

– Зачем?

– Волновалась. На тот случай, что он и вправду серийный убийца, приковавший вас цепями в каком-нибудь подвале.

– Откуда бы ты узнала?

– Ну, вы бы не вернулись домой. – Она вздергивает подбородок. – Вы с ним в первый раз встречались?

– Я в душ, – говорит Луиза.

– Я не пытаюсь любопытничать, – продолжает Корделия. – Просто интересно. Можно ли и вправду заняться сексом с тем, с кем только что познакомился?

Она провожает Луизу до двери ванной.

Луиза закрывает дверь. Снимает одежду.

– А вы не боитесь? – глухо спрашивает через дверь Корделия.

– Чего?

– Ну, не знаю? Болезней? Что вас покалечат?

Луиза встает под душ. Включает горячую воду так, что ее всю обжигает.

Корделия целыми днями занимается и посылает сообщения Лавинии, которая редко на них отвечает.

– Вам не надо волноваться, – говорит Корделия за три дня до Рождества. – В том смысле, чтобы оставлять меня одну. Я не пью, не принимаю наркотики, я вообще ничего не делаю. Так можете ехать домой, если хотите. А я останусь и дождусь Винни. Домой я не собираюсь.

– Почему это?

Посреди гостиной зияет огромное пространство на том месте, где когда-то стоял дорожный кофр.

– Почему ты не собираешься домой?

– Мне не очень нравятся мои родители, – простодушно отвечает Корделия.

– Ну, мне мои родители тоже не очень-то нравятся, – замечает Луиза.

– А почему?

Луиза пожимает плечами:

– По-моему, я им не очень нравлюсь.

Она говорит это как будто в шутку.

– А почему вы не нравитесь родителям?

Еще когда Луиза ходила на психотерапию (у нее закончились деньги, и к тому же она не очень верила психотерапевту), она потратила массу времени, изобретая мантры вроде «люди по-разному выражают любовь», «озабоченность иногда может превратиться в критику» и «отпускать детей в большой мир – процесс сложный», но теперь, думая об этом, она находит, что полная чушь.

– Я не в полную силу стараюсь, – отвечает Луиза.

– Вот и мама мне говорит то же самое. Но я ей нравлюсь. – Корделия закидывает ноги на диван. – Вот поэтому-то она мне не нравится. Она любит меня больше, чем Винни – и это несправедливо. Надо всех любить одинаково. – Она подмигивает. – Только это и есть по-христиански.

– А ты и вправду верующий человек?

Корделия поигрывает кисточками на подушке.

– Вначале, – отвечает она, – мне, наверное, просто нравилось злить Винни. Когда она ударилась в жуткое язычество, я все время ей твердила, что стану молиться за ее душу. – Она задумывается. – Но теперь, по-моему, я верю. – Она подпирает рукой щеку. – Чем больше я читаю, – заключает Корделия, – тем больше мне становится ясно одно. Если Бог не существует, то этот мир был бы слишком ужасен для слов.

– Вы только посмотрите!