Украденный сон

— И себя тоже жалко. Такое дело было интересное, такая задачка! Обидно до слез. И Вику Еремину жалко. Я ведь знаю, почему ее убили. Хотя, если не кривить душой, я и так была готова к тому, что мне не дадут раскопать эту историю. Только я не знала, в какой момент меня остановят и как именно они это сделают. Раньше меня вызвал бы начальник МУРа и вежливо приказал бы оставить это дело и заняться другим преступлением, которое гораздо более опасно и сложно для раскрытия и поэтому на него бросаются лучшие силы, и я должна посчитать за честь, что его сиятельство лично меня вызвал и, высоко ценя мои знания и умения, лично просит поучаствовать во всенародном празднике поимки страшного кровавого убийцы. Ну или что-нибудь в таком же роде. А Колобок тяжело вздыхал бы и советовал не брать в голову, а сам кипел бы от ярости и втихаря делал бы по-своему, но уже сам, чтобы не подставлять меня под гнев руководства. Раньше все было известно заранее: и их методы, и наша реакция. А теперь — сам черт ногу сломит, никогда не знаешь, кто и где, и в какой момент, и каким способом возьмет тебя за горло. И защиты от них нет никакой. Богатых людей стало слишком много в расчете на душу одного нищего милиционера, и за деньги они могут купить боевиков, которые будут на нас давить, даже если мы все вдруг станем поголовно честными, бескорыстными и добровольно захотим жить в малогабаритных квартирах с детьми и парализованными родителями, не имея возможности нанять для них квалифицированную сиделку. Да что говорить! Ты прав, Лешик: псы за свою кость дерутся. А молодая женщина погибла…

* * *

Просматривая список вызовов и стараясь рационально построить свой маршрут, Тамара Сергеевна Рачкова обнаружила, что один из адресов находился неподалеку от ее дома. Это было кстати. Тамара Сергеевна решила навестить больного, а потом заскочить домой выпить чаю и заодно позвонить Гордееву. Жила Тамара Сергеевна очень далеко от поликлиники, в те дни, когда она работала с 8 утра, вставать приходилось ни свет ни заря, и к 11 часам она обычно испытывала нестерпимый голод.

Войдя в свою квартиру, она сразу услышала доносившиеся из гостиной голоса. «Опять филателисты», — поняла Рачкова. Муж ее недавно вышел на пенсию и с головой погрузился в свое хобби, занимаясь бесконечными обменами, покупками, продажами, выставками, конференциями, специальной литературой и даже лекциями. В доме постоянно были визитеры, а телефонные звонки раздавались так часто, что ни дети Рачковых, ни друзья и коллеги самой Тамары Сергеевны, случалось, не могли дозвониться им по несколько дней. Кончилось все тем, что при помощи связей и подарков в квартире появился второй телефон с другим номером, специально для филателистов, и жизнь вошла в нормальную колею.

Тамара Сергеевна тихонько, насколько это вообще было возможно при ее комплекции, прошла на кухню, зажгла газ под чайником и подсела к телефону.

— Плохи дела у вашей Каменской, — вполголоса сообщила она Гордееву.

— Что с ней? — всполошился Колобок.

— Во-первых, она действительно больна. Я совершенно серьезно порекомендовала ей лечь в госпиталь, для этого есть все основания.

— И что она ответила?

— Отказалась наотрез.

— Мотивы?

— Ее стерегут, причем совершенно открыто, не стесняясь. Это, во вторых. А в-третьих, она просила вам сказать, что вы были правы. Она хотела бы сделать очень многое, но не может, потому что дала слово и обязана его сдержать.

— Кому она дала слово?

— Виктор Алексеевич, я передала вам все дословно. Больше она ничего не сказала.

— Тамара Сергеевна, у вас сложилось какое-нибудь личное впечатление о ситуации?

— Ну… Более или менее. Каменская подавлена, удручена, она знает о том, что ее стерегут. По-видимому, отказ от госпитализации продиктован тем, что ей запретили выходить из дома под угрозой причинения неприятностей кому-то из близких.

— Она одна в квартире?

— С ней какой-то рыжий лохматый мужчина.

— Я его знаю, это муж.

— Это не муж, — возразила Рачкова, привыкшая называть вещи своими именами.

— Ну, неважно, — уклонился от уточнений Гордеев. — Пусть будет друг.

А кто сторож?

— Юноша с лицом херувима. Сидит на подоконнике, на лестничной клетке между этажами.

— А других не заметили?

— Честно признаться, не смотрела специально. Я и этого-то увидела только потому, что он поднялся по лестнице и посмотрел, кто звонит в дверь к Каменской.

— Нахально, однако, — заметил Виктор Алексеевич.

— Я же говорю вам, он не скрывается. По-моему, на нее пытаются таким способом оказать давление.

— Вполне возможно, — задумчиво согласился полковник. — Спасибо вам, Тамара Сергеевна. Вы даже не представляете, как много вы для меня сделали.

— Почему же, представляю, — улыбнулась в трубку Рачкова.

Закончив разговор, она повернулась, чтобы выключить закипевший чайник, и заметила входящего в кухню мужа.

— А я и не слышал, как ты пришла, мамочка, — сказал он, подходя и целуя жену в седую макушку.

— Ну еще бы, у тебя опять сборище марочных фанатов.

Квартиру обворуют — и то не услышишь, такой у вас гвалт стоит.