Украденный трон

Мэрик стоял в темной церкви и в ожидании встречи разглядывал мраморную статую Андрасте, которая возвышалась над священной жаровней. Костюм из плотной шерсти был тяжеловат, да и стоять в нем рядом с огнем оказалось сложно, но все равно Мэрик не мог не признать, что эти одеяния ему по душе. Их добыла откуда-то Роуэн, заявив, что в таком облачении Мэрик будет смотреться куда более царственно. И она оказалась права. Пурпурный цвет был как нельзя кстати.

С той самой ночи в Гварене Роуэн относилась к Мэрику крайне внимательно. Она всегда была рядом, всегда готова была дать совет или просто улыбнуться. Это была совсем не та Роуэн, которую он знал много лет. Предупредительная, доброжелательная и – безмерно чужая. Глядя в ее глаза, принц видел только стену, которую Роуэн возвела, чтобы отгородиться от него. Раньше этого не было, и Мэрик подозревал, что в ее появлении есть его вина. Они с Роуэн заключили негласный уговор – и с той самой минуты их разделила пропасть. Мэрик чувствовал это, даже когда они были близки.

Мятежная армия находилась на марше уже две недели, двигаясь на запад, в Баннорн, и разнося повсюду весть о возвращении принца. Число новобранцев, которые уже присоединились к мятежникам, поражало воображение, и с каждым днем их становилось все больше. Из всех концов страны шли сообщения о бунтах – вольные землепашцы поднимались против властей, бросая свои земли, горожане забрасывали камнями стражников и жгли лавки орлесианских торговцев. Нападения на караваны из Орлея вынудили узурпатора утроить стражу на дорогах, однако все карательные меры только больше ожесточали ферелденцев.

Узурпатор расправлялся с непокорными безжалостно. Мэрику рассказывали, что во всем Ферелдене не осталось ни одной деревни, ни одного города, где вдоль дорог не тянулись бы рядами шесты с отрубленными головами – наглядное свидетельство того, к чему приводит бунт против короля Мегрена. Мысль обо всех этих погибших не давала принцу покоя. И все же люди восставали. Они больше не желали терпеть и покоряться.

На сторону мятежников переходили уже и банны. Вчера таких было двое – старики, которые даже не присутствовали на собрании в Гварене. Два дня назад к Мэрику явился – что самое невероятное – орлесианец, молодой человек, который впал в немилость у узурпатора и умолял о том, чтобы, если он присоединится к мятежникам, ему оставили пожалованные Мегреном земли. Он даже обещал жениться на ферелденке и сменить имя. Прежние хозяева его нынешних владений были давным-давно казнены – все до последнего младенца, – и все же Мэрик пока что не знал, какое принять решение.

Мятеж переживал стремительный, на удивление стремительный подъем. Мэрик напоминал себе, что если разгром при Западном Холме чему и научил его, так это тому, что таким же стремительным может оказаться падение. И все же на этот раз все было по-другому. Впервые, сколько он себя помнил, мятежники стали реальной силой. Отрицать это было невозможно.

Снаружи, за стенами церкви, раскатился далекий звон колокола.

Стало быть, ждать осталось недолго. Пламя жаровни омывало мягким сиянием возвышавшуюся над Мэриком статую, но все прочее тонуло в темноте. Принцу подумалось, что эта темнота придает окружающей обстановке безмятежность. Мраморная Андрасте милостиво взирала, сложив ладони в безмолвной молитве к Создателю.

Такое изображение Андрасте было самым распространенным – пророчица, невеста Создателя, кроткая спасительница. Будь это изваяние ближе к истине, она сжимала бы в руке меч. Церковь предпочитала не привлекать внимания к тому факту, что пророчица на деле была завоевательницей, что ее речи вдохновили варварские орды на вторжение в цивилизованный мир и что вся ее жизнь прошла на поле боя. Вряд ли Андрасте когда-нибудь отличалась особой кротостью.

И ведь ее тоже предали, верно? Маферат, предводитель варваров, со временем стал тяготиться своей ролью второго мужа после Создателя. Чем больше стран он покорял, тем больше восторгов и поклонения доставалось Андрасте, а Маферат желал славы для самого себя. Поэтому он продал свою жену магистрам, и ее сожгли на костре, а имя Маферата стало символом предательства. То было древнейшее предание Тедаса, которое Церковь снова и снова рассказывала людям на протяжении многих веков.

«Интересно, – подумал Мэрик, – можно ли сказать, что Андрасте в конце концов одержала победу, даже если она закончила свою жизнь на костре?» Вот только сам он почему-то больше чувствовал себя Мафератом. От этой мысли во рту у него стало горько.

Звук шагов по каменным ступеням отвлек Мэрика от размышлений. Пришли. Медленно повернувшись, он смотрел, как люди один за другим входили в церковь. За спиной у Мэрика ярко пыла жаровня, а это значило, что вошедшие видят только его силуэт, и это было хорошо, поскольку Мэрик не хотел, чтобы эти люди разглядели его лицо.