Укради меня у судьбы

В такие моменты мне кажется, что меня контузили. Взорвалось что-то и оглушило. И сразу мозг дорисовывает мрачные картины. Ива. Смятые простыни. Белокурые волосы размётаны по подушке. Пальцы сладострастно впиваются в постельное бельё или плечи мужчины. Стон. Страсть. Бёдра её движутся кому-то навстречу. Что ещё может пригрезиться озабоченному мужику, который сто лет не трахался?

— Что-то случилось? — спрашиваю чересчур холодно, но голос мой предательски вздрагивает, срывается вниз, хрипит расстроенной басовой струной, и мне хочется самому себе надавать оплеух, чтобы и голос не выдавал, и реакция была не столь однозначной. — У тебя есть его телефон, ты бы могла сама сказать Илье о том, что есть какие-то планы, в которые не вписывается соседский мальчишка.

О, боги. Я все свои влажные фантазии выдал на-гора, проговорил вслух. Чувствую себя старым похотливым, а главное — ревнивым козлищем.

— Андрей, если бы это было связано с моими планами, я бы так и поступила. Я не могу и не хочу его пугать, поэтому прошу тебя помочь. Не нужно Илье приходить. Пожалуйста.

Она напугала меня. Я чувствовал, как волосы встали дыбом. На затылке, на руках. Опасность.

— Что происходит, Ива? — сейчас главное не сорваться. Хотя о чём я. У меня уже тормоза задымились. — Впрочем, не отвечай. Я приду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она не сказала «нет», не стала клятвенно заверять, что всё хорошо, и приходить не нужно. Она просто отключилась. Да если бы она соловьём пела и смеялась, я бы всё равно пришёл.

Я оставил инструкции няне — она как раз укладывала Катю — и вышел на улицу. Вечерело. Воздух пах травами и яблоками. Неземное блаженство — я часто ощущал именно это здесь. Но сейчас я чувствовал и тревогу.

Ива ждала меня на пороге. Бледная, дышит часто. Напугана. Маленькая хрупкая птичка, которую хочется защищать, спрятать подальше от чужих глаз.

— Рассказывай, — приказал, едва войдя в дом.

Ива повела меня наверх. Молча. Плечи у неё вздрагивают. Плачет? Нет, вроде бы не видно следов слёз на лице. Глаза сухие, но большие, как островки неба.

— Вот, — беспомощно падает её рука крылом простреленной птицы.

Вначале я ничего не понял. Вроде бы всё, как прежде. А потом, присмотревшись, замер. Вещи разбросаны, словно кто-то рылся и искал что-то.

— В мезонине, куда ходит Илья, ещё хуже. Там… всё перевёрнуто.

Голос у Ивы глухой и тихий. Что происходит, чёрт побери?! — я в который раз задаюсь одним и тем же вопросом.

— Рассказывай, — приказываю так, что сам себя боюсь за те ноты, что читаются в моём голосе.

— Мне и рассказывать, собственно, нечего, — ведёт она плечом и осторожно присаживается на краешек кресла в кабинете Кудрявцева. Здесь погром почти не виден. Его разве что видит она: некая небрежность, картинно раскрытые книги.

Краем сознания отмечаю: слишком картинно, будто напоказ. Словно специально, чтобы напугать или оставить метку. Это не вверх дном, а корявыми грубыми мазками, будто неумёха-аматор пытался привнести в шедевральную картину мастера только одному ему понятный смысл, и не преуспел, а только всё испортил.

— И всё же я хотел бы услышать, — сажусь рядом и пытаюсь расслабиться. Я не должен показывать, насколько напряжён. И я бы с удовольствием выпил. Хоть немного, чтобы снять стресс.

Ива каким-то чутьём улавливает моё желание — берёт стакан и щедро наливает тёмной жидкости где-то на треть. Не спрашивает: будешь, не будешь. Просто делает. И у меня чувство: она читает меня, понимает, видит то, что недоступно другим.

Она и себе наливает — на самое донышко, но не пьёт. Катает стакан в ладонях. Плечи её опускаются, но они так трогательно остры, что хочется погладить, обнять, успокоить.

— Всё началось с прихода нотариуса в коммуналку, где я жила всю свою жизнь, — размыкает она губы.

И я слушаю. Дикую историю про отца, которого она не знала. Про дом, что достался ей в наследство. Про то, что она сразу понимала: что-то не так.

— И ты смогла здесь жить?

Непостижимо. Какая женщина на это согласится?

Ива снова пожимает плечами и ставит нетронутый стакан на стол.

— Да. Это было лучшее, что случилось со мной за всю жизнь. Свой дом и сад. Цветы. Собственная мастерская. Тишина. Возможность ни под кого не подстраиваться. Мне здесь нравится.

Ива смотрит мне в глаза.

— Даже невзирая на это? — киваю на разбросанные в картинных позах книги.

— Да, — она смотрит на меня не отрываясь, и я вдруг чувствую: умру, если не прикоснусь к ней. Я ставлю свой стакан рядом с её. Всего один глоток. Больше я не посмел. Что будет, если я испью всего один глоток этой непостижимой девушки?

— Иди сюда, — протягиваю к ней руки ладонями вверх. Получается хрипло и призывно, но я не шевелюсь, давая ей возможность либо отказать, либо откликнуться на мой призыв.